Капелла

Есть некая трансцендентность в географической точке пересечения наших судеб, точке приложения Его музыкально-мистического гения и моей скромной помощи в актах трагического звукоизлучения продолжавшихся добрых полтора десятка лет. Я уверен, что именно это место, где находилась аппаратная «Мелодии» сыграло значительную роль в нашей духовной и творческой жизни, но, чтобы не быть голословным, я приведу сначала план местности (см. схему).

Невооруженным глазом видно, что студия находится в неком центре исторических и кровавых событий, имевших для России решающее значение. Может быть, поэтому, быстро покончив с любовной лирикой, уже с 1974-75 Он пишет такие странные для того времени вещи, как, «Дай крылья мне, Бог», «Черный пес», «Не знаю, за что», «Свадьба кретинов», «А мне и так конец». С 1971 по 1986 г. Он или подметал проходные дворы возле студии, работал за сценой Капеллы или сидел в мистической аппаратной, а когда выходил из нее, то шел по набережной Мойки или к Спасу на крови или через площадь в бывший Зимний дворец или с набережной возле Зимней канавки садился на катер и, переплыв Неву, шлялся по Петропавловке, расчисляя, в каком ее углу доблестные комиссары пристреливались к живым мишеням и как текла кровь в Неву, в которой брали воду и ловили рыбу всегда слегка каннибальски настроенные жители города святого Петра. Сейчас на петропавловском песочке полеживают мажорчики в разноцветных штанишках и голосисые девы, до сих пор не подозревающие о существовании какого-то озонового слоя и о раке молочных желез, спровоцированного солнечной радиацией. Откуда ж им ведать тайны более глубокие, что песок на пляже весь в крови и трупах, лежащих вперемешку с живыми загорающими. Часто Он пугал меня во время наших совместных весенних вылазок, вдруг вскакивая со стоном с песка и протирая глаза от наваждения, потому что какая-нибудь смазливая герла в двух шагах от нас стряхивала с грудей не песочек, а загустевшую кровь. Сатанинская это идея — Пляж на крови, как впрочем и все затеи краснокопытных. И однажды, глядя на беспечных петропавловских купальщиков, Он записал первые строчки песни «Перейти воду».

Странная опять же песня для 1976 г. и никто тогда не понимал, о чем она, но почему-то всем нравилась. Текст к «Конформисту» пришел к Нему на набережной Мойки. Поставив микрофоны в студии и настроив аппаратуру на запись, я, как инженер, до конца записи мог быть более-менее свободным и выходил вместе с Ним на набережную, где мы бродили по тем же камням, по которым полтора века назад спешил домой Пушкин, а потом с дырой в животе умер в 50 шагах от нашей студии. Прославленный пиит, хотя и почитался духовным факелом русской культуры, за всю жизнь не написал, кажется, ни одной строчки религиозного содержания, за что, наверное, большевики его так сильно и уважали, и Ему, соседу по пиитству пришлось восполнить этот удручающий пробел и много песен и стихов посвятить Вседержителю вселенных. Гуляя по Дворцовой площади и по Миллионной улице, и вдоль Зимней канавки, мы часто гадали, что за гадюшник устроили большевики в этом утыканном антеннами здании, из-за железных врат которого сквозят туда и сюда черные «Волги» с толстомясыми полканами и генералами. Приметное такое здание, как и Большой дом, мимо которого я каждый день проезжал на автобусе «двойке» по пути в Капеллу, и что-то в нем, как и в том, что на Литейном проспекте, очень нехорошее. А сколько таких нехороших домов по всему городу? И однажды, глядя вслед аспидно-черному генеральскому лимузину с очередной мясистой харей в окошке, Он процитировал следующее:

«Баллада о храме».(1984) навеяна вечными строительными лесами и забором вокруг Спаса на крови. На моей памяти этот забор и леса стояли уже 23! года, а сколько они стояли до этого? Но вообще-то леса послужили только толчком к определенной форме «Баллады», а чувство боли и крови в ней возникло задолго до песни, когда Он узнал всю историю жизни и смерти царя-освободителя, в благодарность за освобождение народа от рабства разорванного этим народом на куски. В песне Он расставил все акценты по-своему, обчистив позолоту с мясников-народовольцев и вогнав в костяк баллады все скрепляющую цифру пять, хотя покушений на Александра второго было семь.

Видеоклип на песню «Баллада о храме» из д/ф «Оттепель» (1989 г.)

Песня «Черный свет» из альбома «Женщина-22» 1978 г. появилась в такт шагам по дорожкам Александровского садика возле Исаакия. Ему часто мерещилось тогда, что над собором висит какое-то невидимое черное облако или солнце, попадая под тень или свет которого, чувствуешь жажду смерти.

Но, разумеется, не все песни навеяны столь историческими и экзотическими местами. Львиную долю их Он задумал и написал в автобусах, трамваях, метро, среди прущей как под пулеметным огнем толпы строителей светлого будущего. Эпоха развитого социализма породила тип творца и мыслителя, весьма отличный от мыслителей и творцов предыдущих эпох, не кабинетный, не созерцателя прекрасных ландшафтов лесов и полей или покрытых снегом вершин Гималаев, а транспортный. Ежедневная мучительная поездка в общественном транспорте с момента переселения Его на Бухарестскую улицу стала для Него принудительной экскурсией в паноптикум монстров, больных и уродов. Современники для Него — сборище масок из фильмов ужасов. Большинство «страшных» текстов и тяжелой прозы задумано Им именно в транспорте, в котором Он провел значительную часть своей сознательной жизни.

Но вернемся в Капеллу. Помимо места, где Он записывал в глубокой тайне от администрации студии и властей какие-то нехорошие песни, Капелла являлась еще и явкой или скорее клубом одиноких сердец рок-н-ролла. Кто только не приходил к нам в Капеллу. Бывали времена, когда в очереди на разговор с Ним или со мной или только под Его благословение стояли по 3-4 человека. Тусовщики по знаменитостям, искатели рок-истин, начинающие музыканты, певцы, поэты, писатели, йоги, стукачи, благодарные слушатели, богоискатели, проходимцы, сумасшедшие и потенциальные возлюбленные. Но надо честно отметить, что женщин приходило несравненно меньше, чем мужчин, из чего видна несомненная разница в восприятии настоящего рока мужчинами и женщинами. Посланцам из разных городов бездонного Союза я записывал Его альбомы, десятками километров ленты Шосткинского химкомбината, проложив путь в эру магнитофонного «русского рока». С некоторыми Он беседовал подолгу и не по одному разу. Другие приходили единожды. Многие занимали у нас деньги, как у единственных, кто может им помочь. И Он, живущий на свои честные 70-80 рублей, давал кому рубль, кому два, кому 25 и 40 рублей. Естественно деньги эти почти никогда не возвращались, но Он их не жалел, людей было жальче. Сильнее других Его достала девушка из Уфы по имени Люся. Она даже прожила у Него дома 2-3 дня, предлагая мастырку и любовь, но Он почему-то отказался и от первого, и от второго, зато написал песню «Ее зовут Люси», что в альбоме «Странник Голубой Звезды» 1980 г. Но совсем уходил нас обоих местный музыкант и тусовщик по совместительству А.Барановский, которому мы в конце концов помогли с записью его собственного альбома, на котором сам маэстро поиграл в кое-каких песнях на гитаре. Этот парень насиловал и Его, и меня днем и ночью, в праздники и в голодовки. Для него, как для фана, возможно и искреннего вначале, я переписал всю нашу фонотеку, а некоторые альбомы по три раза. Потом выяснилось, что фан-Барановский успешно продавал те записи налево и направо, зарабатывая на музыке кумира, который не имел со своей продукции никогда ни одной копейки. Барановский даже пытался втолковать Ему, какую музыку, Он должен писать, потому что такая мол больше нравится разным людям, то есть лучше продается. Но кумир был упрям, как испанский мул, и тогда рассерженный и злой «фан» обвинил Его в человеконенавистничестве и в частности черной зависти к группе «Аквариум». Так доставать Его в течении полутора лет и так Его не понимать! Если бы этот несмышленыш обвинил Его в том же по отношению к «Лед Зеппелин» или Чеславу Немену, Он бы ему простил, но к «Аквариуму». Позднее, этот ловкий юноша, бросив музыку, ударился в монархизм. Что ж, дело молодое, только бы власть монархисты брали без очередного «взятия Зимнего» и Барановских на трон не сажали. Именно в разгар этих посещений и тусовок Он написал следующие строчки:

Многие из начинающих музыкантов или играющих давно, но безуспешно, пытались увлечь Его своими прожектами, приносили свои записи, но по большей части все это было настолько серо, убого и малоинтересно, что Он открещивался от них разными культурными способами. Единственная сов.группа «Урфин Джюс» впечатлившая нас почти полным отсутствием совковых ингредиентов, была представлена нам там же в Капелле в лице А.Пантыкина. Разговор наш был приятным, но недолгим. Договорились о следующей встрече на флэту, где предполагалось обсуждение возможных совместных экспериментов. Но в результате на встречу пришел вместе с кем-то из «Урфин Джюса» только некий Урал из Уфы, из-за внешнего сходства с Хендриксом, прозванный Джими. А Пантыкин, загулявший в другой компании к нам не явился и эксперименты не состоялись. Этот Джими захаживал к нам в Капеллу не раз и не два, постепенно перекачав в Уфу, Свердловск и Челябинск все Его записи, но потом обосновавшись через Г.Зайцева в Питере и став вскоре директором группы «Телевизор», исчез из ближнего поля зрения.

На диванчике в Капелле произошла знаменательная встреча с почитавшим Его тогда А.Тропилло, который пришел сватать Его на совместное концертное выступление с «Машиной времени», от чего Он величественно отказался, а я в свою очередь отказался от записи «М.В.», но дал согласие в дальнейшем сотрудничать с пронырливым Антропом. И я подготовил мастер тэйпы для первых Антроповских дисков, проталкиваемых в Москве; переснимал разнокалиберные самопальные записи, ровнял их частотно, по громкости, вырезал щелчки. В мастер тэйпе гр. «Зоопарк» для альбома «Белая полоса» я вырезал с добрую сотню щелчков и хрипов, превратив непроходимый через ОТК «Мелодии» альбом в конфетку. И все это несмотря на Майковы скабрезности в Его адрес, наподобие песни «Гуру из Бобруйска», в которой была такая строчка: «Есть у нас Морозов Юрий и он шибко знаменит», или что-то в этом роде. Да, благородством натуры и манер Господь нас не обидел. Как-то Тропилло привел нам паренька в черной рубахе и сапогах, который довольно сносно отбарабанил на гитаре и отпел пару-тройку песен, оставивших нас равнодушными, но признавших, что паренек жить будет. И не без помощи Тропилло, паренек раскрутился и зажил в группе «Алиса» под кликухой К.Кинчева.

К концу 80-х годов поток посетителей сильно поиссяк, ибо из одинокого дерева в пустыне Он превратился в одного из обитателей целого леса разнокалиберных деревьев. Уже во всю функционировал рок-клуб, с грохотом и свистом шли первые фестивали, на которых появились неслыханные доселе широкой публикой неведомые панки, а Он, безнадежно отстав от паровоза событий, распевал такие вот вещи:

И кому это было нужно в 1982 году непонятно. Одно только несомненно: в рогатом дьяволистане на одной шестой части суши всего земного шара единственный человек, не монах, не православный ортодокс и не служитель культа пел религиозные песни и пел их все настойчивей. Первая по-настоящему религиозная вещь прозвучала в 1973 году в альбоме «Вишневый сад Дж.Хендрикса». То была песня «Бог сильнее нас». В 1974 Он сочинил, а в 1976 записал «Дай крылья мне, Бог». И затем ощущение всемогущего и всеведущего существа прослеживается во всем последующем творчестве. Это чрезмерное пристрастие к религиозной тематике оттолкнуло тогда, в начале 80-х, от него многих, так как полуообразованные российское студенчество и интеллигенция относилась к религии с предубеждением, как к нездоровому суеверию. Еще не тянуло запахом ароматических палочек кришнаитских киртанов из каждой подворотни, еще не плутал в просторах эфира разрекламированный Би Би Си баптистский вариант «Машины времени» — группа «Трубный зов» и невнятное общественное мнение пятилось задом от оплеванных святынь и храмов. «Крыша поехала», — заключали многие, услышав в очередном Его диске новые признаки религиозного безумия.

Трудно, ох трудно бегунам, опережающим стадо, на десяток лет. Стаду кажется, что бежит такой индивидуал вообще не в ту сторону. А тот несется себе, не разбирая пути, не глядя по сторонам и, совсем забыв о стаде.

Чтобы читатель яснее представлял себе реальный фон, на котором происходили все эти события, надо помнить, что Капелла была не только местом встреч и студией подпольной банды антисоветчиков, но также аппаратной ПЛАНОВЫХ записей фирмы «Мелодия». Сей великий ПЛАН составлялся на два года вперед, утверждался в Москве и не попавшие в него артисты и коллективы должны были ждать еще год, другой, третий. Ю.Берендюкову для записи внепланового альбома группы «Яблоко» с М.Капуро потребовалась сложная махинация с квадрафоническими экспериментами на «Мелодии» и защита диссертации на их основе, в результате чего первый альбом гр.«Яблоко» вышел спецзаказом и в квадраварианте. Голь на выдумки хитра и русский человек для того, чтобы купить себе штаны в Италии может и диссертацию защитить и профессором стать или, например, академиком. Сдается мне, что многие наши академики добивались всего лишь штанов не более.

Строгое планирование записей несомненно благотворно влияло на неуравновешенные личности творцов и вообще искусство, в котором не было места таким скороспелым произведениям, как например, песня ДжЛеннона Instant karma, сочиненная утром, записанная вечером и через день лежащая уже на прилавках всяких там шопов уже в виде винилового диска. 777 раз отмерь и все же не отрежь — вот лозунг «Мелодии» добрых застойных лет. Попавший в план счастливец, дождавшийся своей очереди и, наконец, записавший пластинку не мог быть уверен на 100% в том, что она обязательно выйдет. Выход ее был совсем необязателен, так как запись, отосланная в Москву могла быть забракована там, во-первых худсоветом, во-вторых ОТК. Худсовет бывал буквально в шоке от цинизма автора, пытавшегося, например, записать песню с такими словами: И за окном самолета темная ночь... Это что же он имеет в виду — темную ночь над страной, победно шествующей к лучезарным вершинам коммунизма? Нет, автору с такими намеками не место в стройных рядах истинных творцов. Претензии ОТК были намного проще, но от этого не менее убийственны. Звоню я в Москву контролеру ОТК, некой Наде, и спрашиваю, почему забракована такая-то пластинка, записанная мной и отправленная в фирму.

— У вас повсюду в записи гитара с искажениями.

— Но эти искажения специальные и называются фасс-эффект и делаются специальным устройством для гитары, в простонаречьи называемым «фуссом».

— Ничего не знаю, — отвечает Надя, в общем-то молодая девушка, — мы тут слушали со Степанидой Ефстафиевной (уже не девушкой и не молодой) и решили, что это явный брак и запись надо переделывать.

Вот так, господа творцы, нечего нажимать ножками шаловливыми на разные педальки и кивать на прогнивший до мозга костей Запад. Надя и Степанида Ефстафьевна лучше знают, как должна звучать гитара. Приблизительно такие же претензии предъявлялись и к барабанам: почему узка стереобаза? Потому что барабанщик стучит в основном по малому барабану, большому и хай хету, а разносить далеко большой и малый барабаны в роке (кроме особых случаев) не принято.

— А вы разнесите, — говорит Надя, — а то у меня гониометр в некоторых местах показывает моно.

— Но это же получится не рок, а цирк, если большой барабан будет в левом динамике, а малый в правом, так никто не пишет, в хард-роке барабаны с басом должны быть монолитом, как кулак, — отвечаю я, сраженный в сердце предательским гониометром.

— Тогда запись я не пропущу, — металлическим голосом отвечает Надя и уговаривать ее бесполезно.

То же самое происходило и с записью голоса, который для более адекватной эмоциональной передачи глотки надо было писать как можно ближе к микрофону, но при этом трудно избежать задуваний микрофона, от которых не спасали даже спец.антиветровые «презервативы» на микрофоне. И опять Надя:

— На 6-ой секунде на слове «борода» явное задувание.

— Надя, его слышат только два человека: вы и я. Послушайте альбом Let it be «Битлз». Там ни одной фразы без задувания нет, зато не академики, а живые люди поют.

— Вот и пусть они поют и пишут не профессионально, а у нас будет все так, как надо.

И не профессиональные «Битлз» и никуда не годный звукорежиссер Фил Спектор выпускают никому не нужный и весь задутый Let it be, чтобы еще раз опозорится перед всем миром, а действительно высокопрофессиональная «Мелодия» удушившая профессионализмом последние судороги живинки в вокале, под шум и гром аплодисментов рожает проверенный и обнюханный с 9-ти сторон супердиск всех времен и народов группы «Земляне» «День рождения земли».

Помимо того, как писала «Мелодия», стоит упомянуть, на чем она писала и кого. И здесь я вспоминаю одного инженера с фирмы Studer, посетившего аппаратную Капеллы в 1978 г. и решившего, что ему показывают музей звукозаписи. Он очень хвалил меня и других инженеров за бережное отношение к технике выпуска 67 года, а когда понял, что это не музей, удивлению его не было предела. Бедностью оснащения и пристрастием к музейным экспонатам «Мелодия» отличалась во все времена своего существования и, как в эпоху постперестроечного апокалипсиса, больные стали приходить в больницы со своими шприцами, медикаментами, утками и простынями, так на «Мелодию» музыканты вносили свои усилители, «примочки», кассетные магнитофоны, ленту, пластики для барабанов и бобышки для ленты. Каков поп — таков и приход.

Писала «Мелодия» разумеется только гениев, но если чересчур не сарказмничать, то божественное ощущение чуда при звуках музыки я ощутил не на рок-концерте, а на записи какого-то произведения Генри Персела, которое исполнял оркестр под управлением Л.Гозмана, ныне давным давно уже дирижирующего, наряду с Ростроповичем и прочими столпами классической музыки, где-то в Америке. Еще раз я испытал то же самое на одной репетиции филармонического оркестра с еще живым Мравинским. Тогда в оркестре сидели Либерман — первая скрипка, нынче первая скрипка, кажется Люксембурга, Буяновский, Гозман... И хотя сам Мравинский своей сановной важностью и заносчивостью сталинского номенклатурщика был мне весьма неприятен, музыка фантастического качества, покоряла душу, минуя все видимые формы. Мне также удалось в первый год работы на студии присутствовать на записи обломка великой империи и любимой певицы Сталина — Зары Долухановой. Какой переполох был тогда в Капелле, а ковры разостлали прямо на улице перед авто, привезшим певицу. Вся Капелла и студия стояли навытяжку и даже я слегка распрямил спину, потому что это было нечто, имевшее отношение к чудесам. Но после многочисленных волн эмиграции столпы рассеялись по оркестрам мира, а место их заняли миражи. Помню, как уже вместе с маэстро в бытность Его рабочим сцены, присутствовали мы на записи одного ленинградского Шаляпина 70-х годов, ставили микрофоны и выгораживали посреди оркестра из спец.звукоизолирующих щитов комнату для господина певца, ставили в нее стол, настольную лампу. Оркестр Шаляпину мешал, он не желал его слышать, а требовал, чтобы слушали его. Войдя же в аппаратную и осмотрев аппараты и персонал в количестве режиссера, инженера Морозова, редакторши и девушки оператора, он задумчиво изрек: «Да, здесь все — говно. Писать вы, конечно, не умеете, но я вас научу. Надо выжать все басы, какие у вас есть, а верха убрать». Но его потрепанному и злому голосишке не помогли никакие басы, хотя записали мы этого говновидца все-таки прилично.

Часто писали тогда родной хор Капеллы, баловавшийся кантатами и одами партийных композиторов, а с воцарением В.Чернушенко, все более склонявшегося к баловству с духовной музыкой, которую можно было возить и продавать за границу. Но холодно-профессиональное исполнение капельцами хоровых произведений, даже таких задушевных композиторов, как Бортнянский, Моцарт, Чайковский оставляло меня равнодушным. Особенно неприятно было наблюдать в день зарплаты тех же самых людей, минуту назад певших: «Посетил ны есть свыше Спас наш» — с грохотом несущихся по лестницам, толкающихся, как школьников, чтобы стать поближе к окошку кассы. А разговоры хористок по телефону, стоявшему на диване возле аппаратной!

— Муся, суп в холодильнике, а котлеты на окне. Ты уже пила чай? А я пообедала тут в буфете, сосиски неплохие, но холодные. — И так гастрономическая тематика без конца и без начала, без особых различий у доброй полусотни женщин, стремящихся в перерыве кому-нибудь позвонить. Говорят, в России была хорошая фортепианная, скрипичная и хоровая школы. Может быть, только с котлетно-сосисочным горизонтом таких исполнителей, что Бортнянский, что Моцарт, что кантата о «самом человечном человеке» звучат абсолютно одинаково. И я отлично понял разницу в исполнении, когда по заказу Петербургской Митрополии в 1977 году студия писала хор духовенства. Хор, конечно, был пестреньким по сравнению с капельским и тональность духовенство плохо держало, но зато пели как! Сразу хотелось стать христианином.

Побывал я в качестве инженера и на записях набоба питерских композиторов Смирнова-Водкина, писавшего на студии свое «Разорение мира» надо сказать очень вторичное и уже много раз разоренное другими композиторами, а также музыку к советско-американскому фильму «Дохлая птица». На запись одной песни к этому фильму Смирнов-Водкин привел свою протеже — певичку из кабака с весьма приблизительным голосом. Может быть, в кабаке на привычной винно-шашлычной почве она была неплоха, не видел, не слышал ее там, но на студии ее голос звучал так, будто в момент записи ей ставили 3-х ведерную клизму живичного скипидара. Мы мучились с этим феноменом целый день записывая дрожащий клизменный голос по слову, по букве с тысячного дубля. Режиссер умолял Смирнова-Водкина привести другую певицу и даже самому спеть проклятую песню, но набоб был неумолим. На беду в разгар закачивания второго ведра в студии появилась жена Смирнова-Водкина, на вид очень интеллигентная и порядочная женщина, прибывшая на сияющей черным лаком и свежепротертым никелем начальственной «Волге» и после получаса торжественного молчания изрекла, что еще никогда в жизни не получала такого удовольствия от пения. И сверхинтеллигентный Смирнов-Водкин, начав со слова «Сука» и, логически дойдя до многих других очень выразительных слов, чуть ли не за волосы вытолкал из аппаратной эту интеллигентную и порядочную женщину. Юпитеру все дозволено, не то что нам безволгным ничтожествам. А песня, в конце концов, получилась вполне приличная, как будто спела ее не заклизменная красотка кабаре, а добротная, хотя и не хватающая с неба звезд, певица.

Несколько меньше возни, но по той же технологии — по букве, по слову пришлось нам выдержать и при записи одного альбома Э.Пьехи, но Пьеху хотя бы оправдывал уже не девичий возраст. А у публики, слышавшей затем сработанную по слогам «фанеру» под которую кривлялась певица, создавалось впечатление вечной неувядаемости знатной эстрадной дивы. Вот какие кудеса творит чудо по имени звукозапись.

Можно для разнообразия упомянуть еще несколько имен клиентов, бывших на слуху у широких народных масс, да не знаю, надо ли. К чему вспоминать, например, некого молодого певца с жеребячим голосом и такими же жеребячими манерами, особенно, там, где дело касалось женского пола. Во время записи первых фонограмм для него мелодическая бригада имела обыкновение посылать будущую звезду за пирожками в ближайшую фабрику-кухню. Молодой человек безропотно бегал за пирожками, но через некоторое время оборзел и стал посылать уже за пирожными и коньяком для себя лично других шестерок. Потом ему правда крупно не повезло и борзеж в расцвете популярности у дам бальзаковского и иных возрастов закончился для него весьма неприятным образом.

Не к началу расцвета капитализма на Руси я упомяну и пресловутого Э.Хиля, от одного звука бодрячкового голоса которого у меня шли мурашки по коже. Но Хиль писался, в отличие от других быстро, ноты выдавал, как упомянутый выше молодой певец пирожки, а в перерывах между их выдачей говорил только о финансовых вопросах или запчастях к своему авто.

Немного удивил нас обоих А.Дольский, аккуратный, прилизанный, с очень четкой гитарной техникой и членораздельным звукоизвлечением, с такими же прилизанными ничего не значащими и аккуратными текстами, вдруг озверевший, когда стало дозволено после перестройки, разлохматившийся, забородевший и начавший нести и Сталина, и всех, кого разрешили по самым ухабистым кочкам и забренчавший на своей испуганной гитаре, как какой-нибудь андеграундный рок-бард. А казалось, такой приличный человек!

Однажды, не ожидая никакого подвоха, мы попали на вполне благопристойный абонементный концерт клавесиниста и лауреата международных премий А.Любимова и тоже премированного лауреата Татьяны Гринденко. Каково же было наше изумление и ликование, когда при стечении весьма почтенной публики лауреаты, словно одержимые бесами, стали терзать испуганные капельские орган и рояль, залезая в последний под крышку с ногами и пяткой избивая при этом гонг. Т.Гринденко пилила на эл.скрипке с педалью «квака» невыносимую смурь, а подыгрывавшие лауреатам барабанщик, басист и гитарист вторили этой неожиданной для абонементной публики вакханалии не менее трансцендентно. Выступление закончилось, когда на сцену из зала выбрался длинноволосый хипан в джинсе и коже и порвал ноты, торжественно водруженные на пюпитре в центре сцены, после чего музыка превратилась в какафонию и с кем-то из приличной публики случилась истерика. Для середины семидесятых годов этот концерт был ослепительным лучом в темном царстве романовского Ленинграда и воодушевил нас необычайно.

И еще один человек оставил довольно глубокую борозду на кирпичной поверхности моего черепа в одну из полусанкционированных ночных записей. Было это тоже, в году 73-74 и звали человека Олегом Каравайчуком. Шизовая внешность, голос и музыка композитора весьма порадовали нас и придали бодрости в собственных музыкальных и жизненных поисках. Бумага и прочие материалы между струн рояля, кнопки в рояльных молоточках, листы железа, тазы, битье стекла — все эти атрибуты настоящей душевной музыки были так близки нам самим. Ходил Олег Николаевич в треухе и в пальто до пят, как бомж, и однажды мы встретили его осенью на пустынной Петропавловке идущим с грациозностью пьяной балерины по деревянным мосткам вдоль воды над Невой. Маэстро Морозов что-то сочинял в этот момент и нелепая фигура известного композитора в треухе и воровском пальто натолкнула Его на какие-то сюрреалистические мысли, реализовавшиеся затем в одном из инструментальных опусов.

Постепенно, год за годом, классический симфо-хоровой репертуар, а также ЭСО под предводительством С.Горковенко и при участии Кобзо-Хилей стали теснить незабвенные ВИА, всякие «Калинки», «Лиры», «Поющие гитары», «Земляне» и пр. Многие музыканты из этих коллективов играли несравненно лучше Его или меня, читали ноты с листа и записывались «на раз», но все это было настолько не то, что через полчаса их музыка утомляла меня, как скрежет бетономешалок и я, полюбопытствовав немного, обычно шел вон. Немного большее впечатление оставляли джазмэны: А.Вапиров, Д.Голощекин, Л.Чижик, позже Чекасин, Гайворонский и Волков, но божественное ощущение чуда не возникало.

А потом пришли рокеры, рок-клубовская тусовка мальчишей, в чем-то схожих с нами самими, но все-таки очень от нас отличных. Мальчишей вообще не интересовали ноты, искусство игры и всякие там чудеса, казалось эра чудес кончилась вместе с поросячьими рок-клубовскими взвизгами. Но постепенно, наряду с мальчишами в студию стали заглядывать и парни покрепче, вроде «Тамбурина», ДДТ, А.Ляпина и «Августа» О.Гусева, потому что сам Гусев, играющий все партии с первого захода и во время крутых соло ведущий светскую беседу, конечно, был бесподобен. Очень порадовали ребята из «Облачного края», записывавшие со мной свой первый на «Мелодии» альбом «Свободы захотели?». Мастера архангельского рока обмывали портвейном каждый записанный канал и с начала до конца всей студийной сессии пребывали в состоянии вечного кайфа. Тем не менее альбом вышел вполне приличный, если сделать скидку на звучание гитары «Урал» и прочих не слишком фирменных инструментов. Итак, если крутой клавишник О.Гусев все-таки нам повстречался, то с гитаристами, собратьями по цеху, дело было труба. Гитаристов в совке не было. А.Ляпин иногда что-то наигрывал вкусным звуком, но все это мы уже слышали, переслышали тысячи раз. Ю.Стиханов, раньше игравший у Г.Грапса, немного расшевелил своим технарством, но не начудесил. С барабанщиками, вокалистами и басистами было то же самое. Не рождала земля русская Вини Муров, Джонов Бонэмов, Билли Шиханов и всяких там Кавердейлов. Зато, возразят мне, взрастила такие феномены, как «Кино», «Аквариум», «Поп-механика» и не берущую ни одной чистой ноты певицу Фономареву, хотя она немного не из той оперы. И тут я резко соглашусь. Действительно, феномены отменные. Мне даже пришлось столкнуться со многими из них вплотную и окончательно удостовериться, что Россия — страна чудес, но чудес очень специфических — русских. Как-то на Невском я увидел парня в ватнике, на спине которого белой краской было намалевано: «Лисья шуба». Вот эту надпись я часто вспоминал потом, работая с отечественными «звездами».

Как-то Тропилло привел ко мне А.Ляпина, И.Бутмана и некого молодого человека из группы «Марево», которого впоследствии, падкая на скорые открытия сов.бульварная пресса окрестила то ли сватом, то ли братом, то ли отцом, то ли шурином «русского рока». Добрые сии молодцы собрались дописать на болванку, изготовленную в тропилльской студии, вокал, саксофон и гитару. До этого я еще не сталкивался с творчеством группы «Марево» лицом к лицу, но слухи об этом мираже нас достигали, потому что многие в то время сравнивали Его с этой командой. Приключилась даже одна смешная история, о которой я узнал позже во время концертов в Харькове. Вездесущий Г.Зайцев заслал в цей дуже гарный Харькив ленту, с одной стороны которой были записи Ю.Морозова, а с другой разрекламированного уже «Марева». Заслушали аборигены, незнакомые еще ни с той музыкой, ни с другой, ленту с обоих сторон, и от той, на которой был Морозов, пришли в экстаз. «Ну, дает «Марево», высокий класс!» А сторону с записями настоящего «Марева» вежливо отслушали, но решили, что этому Морозову еще расти и расти. Подмена выяснилась довольно скоро, но сориентировавшиеся в общественном мнении «меломаны» после еще одного прослушивания нашли, что «Марево» понимается не сразу, но зато оставляет более глубокие борозды. Мораль сей басни такова: реклама — двигатель заблуждений, а отнюдь не торговли.

Итак, Бутман и Ляпин довольно борзо отдудели и отбренчали свои уроки, но, когда очередь дошла до «шурина русского рока», то дело сильно подзавяло. Шурин не брал потребные ноты, хоть тресни. В конце концов, Тропилло в нужном месте стал дудеть ему в ухо желанную чистую ноту, и так, общими усилиями по слову, по букве — две песни были кое-как втиснуты в каналы измученной фонограммы. В середине записи я, утомленный столь титанической борьбой с нотами, покинул пульт, уступив место за ним неунывающему Антропу. «И причем здесь рок?» — с недоумением думал я, не понаслышке знавший, что настоящий рок-н-ролл — это энергия, напор, легкость, а вовсе не вымученная декламация под «фанеру». Только больное сознание порыжевшего от желчи и комплексов отечественного критика №1 могло выдать это за музыку рок. Ну, пусть будет мелодекламация под музыку, пусть современный русский романс, чтение стихов в муз. сопровождении, что угодно, только без слова «рок». Нет, не хотят, а критик №1 даже в истерику бросается: «Хочу, чтоб рок!». Ну, хочет парень, так не буду его расстраивать. Пусть будет рок, но, конечно, не настоящий, а русский, как и русская рулетка не рулетка из казино, а забава для ослов и параноиков.

С любопытством посетителя обезьянника, я наблюдал настойчивую саморекламу «Марева» и его окружения, засеявшими своими магнито-альбомами квадратно-гнездовым способом каждый клочок еще не окученной территории совка. Все радио, телестудии, редакции газет и журналов, теплоходы, паровозы, верблюжьи караваны и пограничные заставы держали оборону против напористых рекламных агентов «Марева». Тиражирование и мелкая спекуляция на рекламируемом продукте постепенно превратилось в доходное и модное занятие, которого не чурались многие. А.Тропилло, в немалой степени способствовавший порождению этого явления, был вскоре вытеснен из него и, возможно, себе на пользу. Мы всегда давали наши записи всем желающим тоже, но только по их личной и часто неоднократной просьбе, ибо нередко первое обращение к нам бывало несерьезным или случайным. Попытки изнасилования общества заведомыми импотентами меня то веселили, то раздражали, но понаблюдав совместные акции «гонимого». «Марева» с респектабельным машинистом времени А.Макарчуком, которому после его прогибов перед властями настоящие рокеры рук не подавали, я написал несколько четверостиший, которые развеселили маэстро, обычно весьма осторожного и критичного в личностных оценках. Дописав вдвоем еще куплета три и разыграв их в две гитары, мы записали вскоре несколько отличающийся от обычных песен маэстро сонг под названием «Марево Времени».

Мы ни в коей мере не собирались ни противостоять тому, что происходило с «русским роком» (он того заслуживал), ни заимствовать методы «Марева» для своих целей. Ведь для большей части человечества результат гораздо важнее способов его достижения, в то время, как мы исповедовали как раз обратное и потому, записав песню, вновь разошлись с так называемыми «рокерами» каждый в свою сторону. Точек пересечения у нас больше не было в виду отсутствия общего знаменателя — того самого, что отзывается на магическое слово РОК.

Вероятно, от важной исторической миссии уклонился я, когда шурин стал вентилировать вопрос об участии меня, как звукорежиссера в записи альбома «Марева» «Благоденствие». Работа над ним уже началась и я, пока в качестве инженера, поприсутствовал при записях гитарных партий самого шурина-отца, который пытался играть что-то вроде соло, но его дареный иностранцами белый «Фендер» испускал такие неестественные звуки, что я, еще памятуя о недавней записи двух песен, резко уклонился от уготованного мне места в исторической диораме. Потом режиссер будущего шедевра Феликс Гурджи, втянутый в благоденственную авантюру надеждой на совместную с «Маревом» поездку в Америку и получением каких-то американских дивидендов, беспробудно долго и дико потел над каждым тактом этого альбома, не получив в результате ни дивидендов, ни Америки, но зато был культурно оплеван шурином в прессе, заявившим, что запись получилась некачественной из-за того, что на «Мелодии» не умеют писать и больше порога этой студии он никогда не переступит. Однако переступил всего через три года после фиаско с его американским прожектом, и как я не ускользал от почетной обязанности увековечивать новые творения патерналистического гения в дальнейшем, теперь уже в роли звукорежиссера, мне не раз приходилось делать это для того, чтобы получать зарплату. У нас с шурином даже возникло нечто вроде хороших отношений, и я не волновался так, как раньше, слыша нечистые интонации вокала или как будто знакомые мотивы в абсолютно новых песнях. Let it be. И к тому же победителей не судят. Даже народная мудрость вещает о том же, а народ, как известно, всегда прав, даже в собственном сумасшествии.

Героя, попавшего на страницы сей странной повести, публика, наверно, узнает сразу по газетным заголовкам, приведенным ниже:

На одном из фестивалей то ли 83, то ли 84 года, наряду с довольно крепко выступившими «Алисой» и «Телевизором» вылез и «тигр с гитарой». Ощущения от игры его команды, а особливо вокала «тигра» были приблизительно такими же, как при забое мелкого домашнего скота. «Да, ну и говно» сказал нам один тусующийся в рок-кулуарах паренек, который через пару лет резко изменил свое отношение к говну, когда отношение к нему изменилось на большей части территории СССР. Он даже тиснул в некой газетенке хвалебную оду «Звезде по имени солнце» и сообщил, что осознал гениальность тигра очень давно, еще в период его внутриутробного развития. Когда я с женой пытался покинуть зал во время забоя скота, меня тормознули менты, приказав вернуться на место. Я сообщил защитникам искусства, что музыка мне не нравится и я желаю покинуть бойню, на что один сержант заявил, что нравится или нет — это его не касается, потому что у него приказ никого из зала не выпускать и значит я должен слушать. Но я упорный парень, я прорвался через тройное ментовское оцепление и, наплевав на приказ, гулял по вестибюлю клуба, где происходил фестиваль в ожидании следующей серии, не столь порнографического свойства.

Однажды я зашел на Большеохтинском проспекте домой к А.Вишне за флэнжером для кое-каких своих дел. Обмен «примочками» был взаимообразный, так как Вишня в свою очередь брал у меня самопальный барабанный компьютер. В домашней студии Вишни как раз шла запись и какой-то нерусский паренек бренчал на трех аккордах нечто подворотное. По моей наивности и пристрастию к классической восточной литературе пареньку этому более приличествовала игра на цине, лютне или флейте, а тут гитарный блатняк. «Что за кино?» — шепотом спросил я у Вишни. «О!», — многозначительно ответил хитрый толстяк Алексей. В дальнейшем, после правильной воспитательной работы с еще одним феноменом, на этот раз русско-американского производства, Дж.Стингрей, дела этого «О!» резко пошли в гору, дойдя до отметки — «Легенда советского рока». Опасная отметка, ибо, как показала практика, все отечественные легенды — политические, культурные и прочие такого свойства, что от них потом сильно тошнит.

У читателя может создаться впечатление, что я не уважаю молодежь и ее лихие раннеполовозрелые песни не доставляют мне ни малейшего удовольствия, а лично против «тигра» с гитарой я нарастил уже 5-ти сантиметровый зуб. Трагическое заблуждение. Я очень лояльно отношусь к молодежи, особенно к женской ее половине, может быть, в силу своего неиссякающего юношеского энтузиазма, и весьма терпим к ранне и позднеполовозрелому творчеству и лично о «тигре» мнение мое таково: не умри «тигр» так рано, то в конце концов научился бы петь и играть на гитаре, как и положено настоящей звезде в натуральной лисьей шубе. Но смерть распоряжается всегда по-своему, а особенно в среде эстрадных музыкантов, и на российской почве, где мертвых всегда уважали больше, чем живых... Самоубийство А.Башлачева несколькими годами раньше, тоже накалило интерес к этой личности, но дальше единовременной шумихи в бульварной прессе и памятных концертов, с неизвестно куда девшейся выручкой дело не пошло, и новая смерть какого-нибудь рок или поп-страдальца надолго, если не насовсем затмит суматоху прошлых героев. Таковы законы «лисьих шуб».

Отвлекусь на время от навязших в зубах рокеров и разомнусь в овечьем стаде музыкальных стрикулистов, то есть я имел в виду формалистов. Настоящего волка на них до сих пор еще не было и расплодилось их для России количество, на мой взгляд, обременительное. Когда слушаешь английскую группу Cassiber или американскую Keep the dog или джаз-мэнов амер. сакс квартета Rova или, например, читаешь описания чудачеств с животными и коллажами из несовместимых ингредиентов устроенные Сальватором Дали еще за полвека до «Поп-Механики», не возникает некого сложного физиологического чувства, которое я опишу ниже в пересказе самого маэстро. Может быть, у них искусства все же больше, чем эксперимента. Помню время, когда мы сами баловались симфониями бритв и сверл, скрипящими диванами, хрюканьем перегорающих усилителей и прочими невыразимыми словами звуками. Нам было интересно, потому что это был эксперимент, ни на что не претендующий. Но тавтология плагиата в крайне агрессивной и претенциозной форме, сопряженной с нахальной безвкусицей пролеткульта — чересчур тяжкое бремя для поэтов. Слушая и наблюдая тот или иной великорусский авангард, я часто представлял себе человека, вместо честного уединения на унитазе взгромоздившегося со спущенными штанами на газовую печь, подключенную к водопроводу и имитирующего в брызгах шампанского естественный человеческий акт, страдая при этом хроническим запором. Авангард католический, лютеранский или англиканский так или иначе — профанация двух тысячелетий культуры и поэтому даже ее изнасилование выглядит из окна в Европу как высококультурная акция. В совке все проще. Русский человек и так долго не выдерживает оглобель цивилизации. Периодически ему просто необходимо впадать в свинство. Русская история — тому подтверждение. Через очень краткий период спокойствия и созидания россиянину нужно вновь забраться сапогами в свое корыто, растоптать его и все вокруг. В последние годы 20-го столетия пульсация припадков свинства все учащается и в музыке естественно тоже. Шизофрения толпы преображается в сатанинские рок-спектакли, а те в свою очередь стимулируют психоз толпы. И так по кругу до полного удовлетворения. Сумасшедшие в искусстве, политике и армии постепенно завладевают ключевыми позициями. И наступит день, когда все мы повеселимся вволю. Но не буду отвлекаться...