Оборванная струна

Их встретят — поэты

И все-таки книга двух трагически ушедших творцов, двух тружеников сцены и лютых борцов с дисгармонией жизни требует краткого предисловия.

Прежде всего, надо сказать, почему в нашем писательском издательстве выходит поэтический сборник двух рок-певцов. Потому, что есть китч масс-культа, а есть — национальная культура, первоосновой и магическим кристаллом которой является поэзия, даже если в условиях торжества рынка и бездуховности она находится в загоне. Есть рок-шлягерщики, вопящие эпигоны, а есть рок-барды, поющие поэты. Виктор Цой и Игорь Тальков, безусловно, принадлежали к последнему племени, любимому на Руси, но долго и благополучно не живущему.

Авторы кратких биографических статей поведали о внешней канве их судеб, оборвавшихся на бренной Земле. Глубинная суть пути — в самом творческом наследии. Мы, современники Цоя и Талькова, еще слышим их голоса, помним манеру исполнения ими песен и потому понимаем, откуда в текстах сбивки, неловкие обороты или заунывные повторы. Ведь это все скрашивалось мелодией, гитарой, выразительной авторской интонацией. Тот, кто сочинял и пел под гитару, не избежал мучительного вопроса: представляют ли песни, сложенные тобой, поэтическую ценность, будучи типографски отиснутым текстом? Это серьезная проверка.

Читая сборник, встречая песни, что были на слуху, и менее известные произведения, убеждаешься, что перед тобой — две одаренные личности, два поэтических мира, как бы ни относиться к отдельно взятым стихам, порой несколько бедноватым, а то и неуклюжим с точки зрения высокой Поэзии.

Даже не зная авторства песен, мы отличаем несколько отстраненный, скользящий над бытом взгляд Цоя, который одиноко устремлен в какую-то ведомую только ему, тревожно мерцающую точку:

Он идет вниз не по лестнице дома. А по стиху без знаков препинания, по жизни, толкающей в бездну, навстречу толпе, лелеющей низменные чувства. Более всего меня впечатляют его алюминиевые огурцы — этот урбанистический и смелый образ механизированного, суррогатного бытия, особо знакомого рок-певцу:

Группа Виктора Цоя называлась «Кино», и вроде бы бесхитростные строки обретают вдруг глубинный смысл:

Это муки не рок-кумира и успешно дебютировавшего актера, а недовоплотившегося в слове поэта.

* * *

Упорно шел к своему слову Игорь Тальков. Он сам рассказывает в книге, как после песни «Чистые пруды», которая стала очень популярной (когда я вел телепрограмму «Добрый вечер, Москва!», она была, чуть ли не дежурной заставкой), певец решил спеть «Чистые пруды-2», но, конечно, не был понят:

Здесь появляется и весьма характерное слово «война», и расхожий штамп-цифра «эпохи перестройки» — 70 лет. Будто эта война для творца когда-нибудь кончается. Миновал 1987 год и последующие «революционные» года, а война против России как великого духовного понятия — разгоралась с новой силой. Тальков не хотел довольствоваться имиджем только оригинального рок-певца «со вкусом», исступленно искал свой поэтический и гражданский путь.

Тальков не согласился с маршрутом, а это в России всегда чревато трагическими последствиями. Бунтарь выплескивал открыто публицистические и даже сатирические строки:

Он боролся словом с теми нравами и навязываемыми кумирами, которые царят в нашей так называемой «творческой среде», черпал силы вроде бесхитростного героя его песни в Пушкине. Хайяме, Высоцком:

Но самыми пронзительными стали его болевые строки о поруганной России:

Эта песня-выдох, песня-завет звучит в наших душах.

* * *

Сборник «Оборванная струна» должны были завершать, как объявлялось в тематическом плане, стихи еще одного трагически ушедшего рок-барда — Александра Башлачева. Именно в нашем издательстве он впервые был представлен как поэт на страницах сборника стихов студентов Литинститута «Тверской бульвар. 25», хотя и не учился там. Но редакция поэзии понимала, что это — явление в авторской песне.

Однако задуманный триптих памяти певцов-поэтов не получил завершения. Воспротивилась этому Рахлина, мать наследника Башлачева — его маленького сына. Рахлину «не устроило» соседство Башлачева с Тальковым. Уверен, по чуждым творчеству мотивам, ибо они, если читать их стихи непредвзято, — родственные, мятущиеся и ранимые политиканством души. Вот какие строки Башлачева мы публиковали:

Характерно, что и у Башлачева, и у Талькова слово «война» встречается не раз. Помните уже знаменитое у Игоря:

Эти художники страстно, но безнадежно хотели, чтобы утихла разгорающаяся война личности и подавляющей ее идеологии, высоких помыслов и грязного мира чистогана, искренней любви и безлюбого, лживого цинизма. На этой войне, по высшему счету, они и пали...

У Владимира Набокова есть стихи, написанные на смерть Блока. В них встречаются гении поэзии — Пушкин, Лермонтов. Тютчев, Фет.

Мы не можем проводить неуместных параллелей и даже гадать, кто именно встретил души безвременно ушедших певцов. Я уверен только в одном, что это были не политиканы-ремесленники, не деятели поп-рок-культуры, а — подлинные поэты.

Александр Бобров

Игорь Тальков

1993 год. Два года назад, 6 октября 1991 года телесно покинул Землю Поэт и Гражданин Игорь Владимирович Тальков, Человек, наделенный Свыше недюжинным талантом, силой духа и Светлостью души.

Осела «пена» надуманных выводов о его гибели, прошел первый ажиотаж посмертных восхвалений и осуждений неизвестно откуда взявшихся «друзей» и выползших на волю врагов, утих поток не проверенных по факту и лживых по сути публикаций в прессе, создавших в итоге для многих лжеобраз Талькова. Пустобрехство вокруг нестандартной Личности, ЧЕСТНО творящей и живущей по законам Совести и непонятно ушедшей, неизбежно. Это процесс стихийный и не подвластный контролю истины. Надо помнить лишь одно: нет преступлений без наказаний, пока есть Бог. А Он есть!

Надеюсь, когда хоть немного «отболит и отплачется» у немногих истинно близких Игорю людей, выйдет на свет правда о нем из первых рук; может быть, воспоминания мамы, дай ей Бог здоровья, вдовы Татьяны или брата Володи... А пока, помня слова Игоря: «Если кто-то кого-то наделил определенными обязательствами, то снять эти обязательства с души может только тот, кто наделил ими», и посему, по-прежнему выполняя обязанности пресс-атташе Игоря Талькова, я попытаюсь в предисловии к его стихам и песням дать небольшую биографическую справку о короткой по годам, но огромной по поступкам жизни Игоря, с его собственных слов, добавлений мамы и вдовы.

Игорь Тальков родился 4 ноября 1956 года в городе Щекино Тульской области. В детстве и отрочестве не переставал удивляться тому, что все его родственники проживают в Москве, а его родители: отец — Владимир Максимович, мама — Ольга Юльевна и старший брат — в Щекино. Разгадку Игорь узнал только в 1978 году после смерти отца, который при жизни не только не вступал в полемику по этому поводу с любознательным младшим сыном, но и запрещал делать это своей жене. Причина такого нежелания, как потом объяснила мама, таилась в потенциале правды, заложенной в основу сознания Игоря, казалось, от решения. С детства он искал суть причин и пытался заглянуть в самые глубины, стремясь понять... Отца, имеющего определенный жизненный опыт, пугала нестандартность мышления подростка, поскольку за те же достоинства, за стремление жить по Совести и по Правде, он «отсидел» 10 лет в Сибири в «сталинские времена», которые оставались свежи в памяти. Там же в «зоне» он и познакомился со своей будущей женой, ставшей матерью родившегося в заключении первенца Володи, а затем — Игоря. Эта информация неохотно была выдана Игорю Ольгой Юльевной при серьезном семейном конфликте, когда она позволила себе нелицеприятно отозваться о властях вообще и о тогдашнем лидере Брежневе, в частности, на что сын заявил ей, что уйдет из дома, если такое (!) повторится. Тогда и пришлось Ольге Юльевне впервые приоткрыть перед Игорем завесу тайны происхождения его семьи. «Отсидели» родители по 58-ой статье, как «враги народа»: отец — за то, что не так преподавал историю в колонии для несовершеннолетних и учил жить честно, а мама — за то, что на допросе в 18 лет отказалась отречься от своего первого мужа — «врага народа». Впоследствии родители были реабилитированы, но отправлены для дальнейшего проживания в рабочий поселок Щекино, за 201 км от Москвы с запретом на иное место жительства, лишенные прежнего и московской прописки.

Позже, интересуясь генеалогическим древом своего рода, Игорь узнал от мамы, что до революции род Тальковых принадлежал к служивому дворянскому сословию, дед Игоря был военным инженером, дядья — офицерами царской армии.

Как вспоминал сам Игорь, впервые он задался вопросом, зачем живет, в 4 года и начал искать на него ответ. Первым примером для подражания был старший брат, красивый, по мнению Игоря, «как Бог Саваоф». От Володи «отпадали» все щекинские девчонки, и рыжему, лопоухому, конопатому младшему очень хотелось того же. «Скорпиону» по знаку Зодиака, Игорю рано захотелось внимания женщин. Он рассказывал, что в четыре года впервые влюбился, объяснился, был отвергнут, но не отрекся от поиска идеала, чем и занимался наряду с решением глобальных проблем всю оставшуюся жизнь. Опытный в делах амурных старший брат натаскивал младшего, обучая игре на гитаре, пению и «качанию» бицепсов, что оказывало, по его мнению, сильное положительное влияние на женский пол. Игорь, отчаявшись стать красивым, решил стать хотя бы сильным и увлекся спортом. Он избрал для себя хоккей, стал заядлым болельщиком «Спартака», собирал фотографии игроков своей любимой команды и даже ездил в Москву, желая быть принятым в спартаковскую школу. Но в четырнадцать лет с Игорем произошла метаморфоза: проснувшись однажды утром, он увидел в зеркале вполне приличного и даже симпатичного молодого человека с каштановым цветом волос и спортивным телосложением. Этот внешний осмотр вполне удовлетворил юношу, но для полной гармонии не хватало равновесия души. И Игорь «стал стихи писать и петь». Пригодились уроки старшего брата и пять лет музыкальной школы по классу баяна. Правда, было слабовато с нотной грамотой, но это не затрудняло музыканта, поскольку Игорь мгновенно схватывал мелодию и играл ее по слуху. Первые строчки родились с первой любовью, а столкновение с зашкольной действительностью и несоответствие того, чему учили, тому, что есть, тут же нашло отражение в поэме протеста «Доля».

Еще в 1975 году Игорь создает первый в своей жизни музыкальный коллектив, и его ВИА овладевает сначала щекинскими, а затем и тульскими танцплощадками и ДК. Уже тогда Игорь, воспитываемый на «БИТЛЗ», пытался не повторяться, а исполнять собственные музыкально-поэтические композиции. В итоге он становится тульской знаменитостью. Затем — армия. Игоря направляют служить в стройбат, как «неблагонадежного интеллигента». Старшина старательно пытался выбить из упрямого солдата «дурь», идя ради этого «подвига» даже на отбивание рук, которые Игорь, сказав перед всем строем, что он — музыкант, берег от ран, не отказываясь между тем ни от какой черной работы (просто был осторожен, работал спокойно и тщательно). Старшину не устраивал такой подход: следовало молчать, не выступать, одним словом, не выбиваться из «стада». Но именно этого Тальков не хотел и не умел. Спорил с замполитом, читал свои социальные тексты, убеждал. Получалось, но итог был один: «Если я стану таким, как ты, — меня уволят в запас, а то и из партии попрут; я слушать подобное — и то права не имею».

Но Игорь не сдался. В свободные от службы часы, во время отдыха, после отбоя, когда другие солдатики падали замертво, он с группой ребят, любящих музыку, репетирует и снова создает ВИЛ теперь — армейский. Армия, режим не сломали в Талькове стержень человеческого достоинства. Напротив, за эти годы Игорь много пишет, видя в армии модель государства, в котором вынужден творить. Рождается много песен протеста, философско-социальные циклы, шуточные поэмы, ну и, конечно, — лирические песни: без них Тальков был бы так же однобок, как и без чего-то другого. Багаж авторского творчества оказывается достаточным для начала его реализации: Игорь идет работать на профессиональную сцену. Группы «Апрель» и «Калейдоскоп» (впоследствии переименованный в «Вечное движение»), поездки с ними по стране, гастроли в разных ее уголках, но на маленьких площадках. В большие города Тальков уже тогда не допускался. Возможна была только лирика, за остальное могли посадить. Когда концертных ставок, мизерных даже по застойным временам, не стало хватать на то, чтобы помогать матери, ездил подрабатывать на летние курорты в кабаки. Это угнетало, но делать было нечего. Как-то в Сочи, где проходил очередной конкурс песни, в кабак заглянул Кобзон. послушал песни Игоря, и тот уговорил его дать разрешение на участие в конкурсе. До конкурса допустили под промежуточным номером (51 «а»). Надеялся, что получит возможность проявиться. Но «а» не помогло, поскольку «б» сказать не дали. Отстранили от участия в конкурсе после первого тура, заявив, что с таким «имиджем» на советской эстраде делать нечего. Неудача сильно повлияла на психику Игоря, он решил, что упустил свой шанс. Начались депрессии, мытарства. К тому времени у Игоря появились жена, маленький сын. Их нужно было кормить. Жили настолько бедно, что спали на банках (паласа на полу не имелось, а просто на досках — холодно), кровать купить было не на что. Такая ситуация подстегивала к компромиссам, искушения постоянно появлялись. То один, то другой известный советский композитор предлагал Игорю писать под них, а то и за них — музыку, за хорошие деньги: поэты предлагали исполнять их стихи под свою музыку или писать за них стихи (Игорь, помня один инцидент, придумал даже такое имя нарицательное «Якобы Дубравин»). Советовали стать только лирическим исполнителем. Было тяжело, но на компромисс Игорь все-таки не пошел. Решил снова до конца пробиваться с тем, о чем болела и кричала его душа. Не имеющая пока возможности поделиться своей болью с людьми. Жена Игоря Таня с маленьким ребенком на руках брала на дом работу машинистки, печатала ночами, когда сын спал, на механической машинке, но, любящая мужа всем сердцем, никогда не жаловалась, поняв, по ее словам, с первого дня общения с Игорем, что он — необычный человек. Эта гармония, хотя бы в стенах собственного дома, и Танино терпение давали Игорю силы побеждать неудачи, выходить из депрессий и снова работать, а значит — жить, поскольку одно являлось для него сутью другого.

И еще! Нельзя не сказать об отношении Игоря к Вере в Бога. Он был окрещен в младенчестве в православное вероисповедание, но, как мне кажется, исповедуя принципы христианской религии и, стремясь не нарушать заветов Христа, считая его своим Идеалом, веру в душе имел на порядок выше. Он сначала неосознанно, а затем путем собственных ошибок, знания и интуитивного разума приходил к осознанию и пониманию Единства мироздания. Он верил в гармонию и созидательность Высшего Космического Начала, столкнувшись впервые с бесконечностью в детские годы, во время первой клинической смерти, подробно описанной в «Монологе» (вторая произошла в тридцать три года). По опыту такого рода Игорь смолоду знал: смерть — лишь переходное состояние, а за ней — снова жизнь, но в ином биологическом проявлении, что и подтвердило ему общение со священнослужителями впоследствии. Игорь был убежден, что направляем и ведом Свыше, и потому с уверенностью избрал нужную, единственно возможную для себя дорогу, по которой и шел безостановочно до конца.

Свой конец он предчувствовал, как и многое другое в своей жизни, зная, почти наверняка, что уйдет «смертью мокрой» и несвоевременной по земным меркам, но именно тогда, когда настанет срок, по выполнении своих земных обязательств. Он говорил об этом близким людям и предупреждал тех, кто работал с ним, отдавая делу, как и он сам, всю душу без остатка. Иных отношений он не признавал. Не прощал, когда ему говорили «ты не прав», совершенно убежденный, что все его поступки контролируемы и закономерны.

Игорь был сверхчестен, хотя и страдал всеми человеческими слабостями время от времени. В отношениях с родными спасало то, что он старался никогда не лгать и предпочитал вынужденную боль продуманной лжи. Минимум навязчивости, максимум отдачи — единственно возможная формулировка отношения к нему людей, находящихся рядом. И — терпение. Ему легко было прощать, так как он очень легко прощал сам, наказывая, и подчас сурово, действенное зло, но поддерживая малейшее светлое начало в человеке. Он очень любил людей, и о нем можно бы сказать: «Ему многое простится, потому что он много любил».

Об общении с Игорем можно говорить очень много, поскольку оно было настолько насыщенным информативно и эмоционально, что час контакта с ним шел за год. Возможно, потому Тальков в шутку говорил: «Мне 278 лет, и поэтому все должны меня слушаться. Я знаю то, что вам и не снилось». Это не самоуверенность на грани самовлюбленности, а Вера в собственные силы, в Человека, в Бога, в Космический Разум.

Но вернемся к биографии. Игорь пытался работать в разных музыкальных группах, с разными творческими коллективами и отдельными личностями (среди них — актриса Маргарита Терехова, певица Людмила Сенчина и др.). Но роль потенциального лидера не могла его удовлетворить, поскольку не давала возможности выйти прямо к аудитории со своим авторским творчеством. За пятнадцать лет в письменном столе скопилось столько материала, что терпение Игоря было на исходе. И тут совершенно неожиданно для самого Игоря песня Давида Тухманова «Чистые пруды», исполненная Тальковым в 1987 году, проходит в передачу «Песня года». Игорь тогда работал в группе Тухманова «Электроклуб», куда был им приглашен в качестве аранжировщика, бас-гитариста и вокалиста (кстати, Игорь за год по самоучителю в совершенстве освоил сольфеджио и игру почти на всех музыкальных инструментах, кроме, пожалуй, саксофона — любимого своего инструмента). Солисткой группы была тогда Ирина Аллегрова. Уже вышел их диск, на котором Ира и Игорь исполняли лирические песни Тухманова.

Но попаданием «в десятку» для Талькова стали именно «Чистые пруды». Богоподобный лик «белого лебедя с аккордеоном» покорил женскую часть аудитории, и рубеж был взят. Но... это дало начало лишь лирическому Талькову, а как творца его гораздо больше волновало, чтобы до людей дошло его социальное творчество, поскольку его он считал сутью, основой того, ради чего он жил именно в это время в этой стране с этим народом. Игорь уходит из «Электроклуба» и создает собственную группу «Спасательный круг». Готовит авторскую программу, первое отделение которой — философско-социальные песни, а второе — лирика, и с этой программой начинает гастрольное турне по России. И что же? Люди в шоке: они идут на концерт «белого лебедя», а он им: «Россия», «Враг народа», «Стоп! Думаю себе...», «Господа-демократы», «Совки» и т. д. Еще два года после «Чистых прудов» понадобилось Игорю, чтобы оказался, наконец «откупорен» на ТВ социальный Тальков. Сделал это в 1989 году в передаче «До и после полуночи» Владимир Молчанов, затем осмелели и другие редакторы, — стали потихоньку пропускать в эфир «социалку» Игоря, но все-таки более чем сдержанно. Тальков становится лауреатом конкурса «Ступень к Парнасу», где исполнял песни «Россия» и «Сцена». Кстати, на этом конкурсе Игорю был вручен приз-символ совершенной мужской красоты «Аполлон». Валерий Леонтьев поет его песни, многие из которых становятся хитами (например, «Примерный мальчик»). Игорь готовит новую авторскую программу. И, наконец, сбывается одно из его мечтаний — три концерта в ГКЗ «Россия». В «России» о России. 4,5,6 сентября 1990 года — начало, как оказалось, последнего творческого года телесной жизни. Концерты явились вершинной точкой отсчета; сломлены заслоны запретов, и настала столь долгожданная и столь кратковременная пора свободного дыхания, стремительного полета ввысь кометы Талькова.

Последний самый насыщенный победный год жизни Игоря. Создание авторской программы «Суд» над всеми теми, усилиями которых могущественная Российская держава превратилась в падчерицу на задворках Запада. Концерты. Съемки на ЦТ «Суда» и телефильма «Сны Игоря Талькова» (реж. Гладков). Две главные роли в кино: князь Серебряный в одноименном фильме (реж. Васильев) и Гарик в фильме «За последней чертой» (реж. Стамбула). Подготовка к выходу нового магнитоальбома с социальной и лирической подборкой песен (студия звукозаписи «марафон»). Бесконечные записи в профессиональной тон-студии. Подготовка фонограмм «Суда» и лирической программы на фирме «Мелодия» к выпуску двойного дискоальбома, подготовка к печати отрывков из будущей книги «Монолог» и, наконец, работа над этой книгой правды и откровения, как называл ее сам Игорь, реальная возможность высказаться до конца и... Мечты... Сделать новую программу «До и после путча», снять свой фильм, создать свою редакцию, журнал, газету... А в 80 лет иметь частный дом с прудом в пригороде, ловить рыбу в окружении восьмидесяти кошек, перечитывать любимого Пушкина, разговаривать со звездами и писать книгу воспоминаний...

* * *

К сожалению, и сегодня далеко не все видели программу «Суд», неоднократно отснятую ТВ, но так и не показанную при жизни Игоря целиком, а после смерти — в удобное эфирное время, хотя она вполне могла бы стать пособием по истории России для нынешнего подрастающего поколения. Думаю, это не только печальный, но и горький факт, подтверждающий: мало что изменилось за два года без Игоря. Актуальность его социальных песен очевидна, более того, достаточно оглянуться вокруг, чтобы понять, насколько пророком он оказался. «Но ясновидцев, как и очевидцев, во все века сжигали люди на кострах». Дай Бог, чтобы через десять, двадцать, тридцать лет или хотя бы «через сто веков» Игорь мог вернуться «в страну не дураков, а гениев» и тогда, «когда устанет зло», мы смогли бы не просто высоко держать Российское знамя, которое вместе с другими героями нашего времени поднял Тальков, а и обратились бы не только лицами, но и душами — к Богу, слушая песни Вечности, песий Любви. «И, поверженный в бою, я воскресну и спою на первом дне рождения страны, вернувшейся с войны».

* * *

У Игоря растет сын, родившийся 14 октября 1981 года. При жизни Игоря сын увлекался спортом, но после телесного ухода отца попросил у мамы «папину гитару» и за эти два года неплохо освоил инструмент, серьезно увлекся музыкой, поступил в музыкальную школу: хочет быть сценаристом и уже пишет небольшие сценарии и рассказы. Но главное — в другом. Достаточно недолгое время понаблюдать за ним, чтобы понять, насколько крепок стержень человеческого достоинства и уверенности в собственных силах у этого подростка, и «зачем-то ему тоже нужно пройти четыре четверти пути». «Папа не умер, потому что теперь я — Игорь Тальков», — успокоил маму и бабушку Игорь.

* * *

А теперь — о Талькове, каким его знали немногие. Нас с Игорем связывали строгие, временами суровые рабочие отношения, но при этом — всегда дружеские, доверительные, искренние и теплые. Он был сложным и разным. Сейчас я понимаю, что самые счастливые часы своей жизни, за которые и у последней черты буду благодарить Господа, провела именно с Игорем. Помню прокуренную ночную кухню, где последний год его земной жизни работали над книгой «Монолог». В процессе работы говорили обо всем, запретных тем не существовало, и это было наивысшим смыслом и неповторимой прелестью нашего общения. Тальков часто отвлекался от заданной темы и мог часами философствовать, рассуждать, просвещать, рассказывать о себе, о каких-то интимных вещах и тут же — о глобальных проблемах, и обо всем — с предельной откровенностью. Когда он чувствовал, что слишком увлекся и далеко отошел от намеченной темы, он как будто оправдывался, в шутку говоря: «Моя беда в том, что ты умеешь слушать». Но большого умения не требовалось. Игорь говорил легко, ясно, эмоционально, в каждое слово вкладывая определенную информацию, впитывать которую было не работой, а наслаждением. Он не терпел неискренность и сам никогда не начинал разговор, если знал, что не сможет выговориться до конца. Еще одним из его многочисленных достоинств являлось умение выводить человека, способного его понять, на диалог. Это было не так просто, поскольку Игорь забивал собеседника эрудицией, потоком знания, и держаться с ним на равных отваживались не многие. Но конкретно между нами существовало взаимопонимание. Талькова многие боялись, но у меня страха не было, и потому мне не составляло труда говорить ему правду. Причем Игорь считал, что существует родство душ и нам это дано Свыше. Он говорил: «Любовь состоит из трех компонентов: родство душ, взаимопонимание и... если еще и секс, то это полная гармония, это — счастье. Но такое бывает редко». Свое отношение ко мне он однажды выразил следующим образом: «Спасибо Вам и сердцем и рукой за то, что Вы меня, не зная сами, так любите». Игорь ценил дар телепатии, считал его производной от первых двух составляющих любви. Он существовал между нами и иногда даже мешал работе. К примеру, когда мы оба были увлечены составлением одной из очередных глав книги и Игорь диктовал мне мысль, я в момент паузы, которые регулярно делал Тальков, чтобы я успевала за ним записывать, не сдержавшись, договорила его мысль до конца. Игорь расстроился и сказал: «Ну вот, ты произнесла мою мысль, и мне теперь придется придумывать новую, иначе это будет уже не монолог». Впоследствии я старалась контролировать себя и телепатировать только на отвлеченные темы.

Игорь был мужчиной до кончиков ногтей. В нем сочетались благородство и деспотизм по отношению к женщине, преданной ему душой. Он никогда не навязывал чувства к себе, но позволял любить себя и если верил в эту любовь, то желал единовластия. Он был ревнив даже по отношению к женщинам-друзьям и не любил, когда при нем говорили о других мужчинах; но это касалось, я повторяю, лишь женщин, отдавших ему свою душу. Игорь не мог стерпеть обиды и уж тем более оскорбления, наносимых в его присутствии любой из женщин, находящихся рядом. Ни одну подобную ситуацию он не оставлял без внимания и без ответа, даже если узнавал о ней со слов, а не видел воочию. Вообще он был интеллигентным, воспитанным и бережно тактичным человеком, и его не часто удавалось вывести из равновесия. В Талькове было то в удивительной чистоте и первозданности сохраненное мужское начало, которого так не хватает сегодняшней истасканности душ и тел.

Находясь в обществе Игоря можно было позволить себе быть слабой, потому что с ним, возможно, было чувствовать себя женщиной, независимо от наличия или отсутствия интимных отношений. Казалось, что к каждой женщине он относился как к сосуду из тонкого стекла, который нельзя разбить, сломать. Он умел быть благодарным, беречь чувство, обращенное к нему, дорожить им. Он любил любовь. Я думаю, счастливы те женщины, которые знали нежного Игоря. Для меня по сей день мет нежности нежней, чем прикосновение руки, его горячей, бьющей током, ладони.

Игорь был необычайно силен как физически, так и энергетически. Помню, последним для него гастрольным летом мы находились в Евпатории. Нас пригласили совершить морскую прогулку на яхте. Яхтсмены, в качестве развлечения, придумали такую забаву: к корме привязали канат с петлей на конце; они поочередно прыгали на полном ходу в море, цеплялись за петлю каната и держались на воде одну-три минуты. Внешне все выглядело очень просто. Игорь тоже захотел попробовать. Ребята-моряки предупредили его, что без практики это не легко, и чтобы он, когда прыгнет в воду, просунул в петлю ногу и держался обеими руками за канат, и еще пошутили, чтобы покрепче подвязал плавки. Игорь даже не улыбнулся. Он молча нырнул в море прямо с середины яхты через другой, высоко натянутый канат, так что моряки обалдели, поймал петлю и, взявшись за нее одной рукой, продержался на воде около пяти минут, при этом еще меняя на ходу руку, кувыркаясь, как акробат, переворачиваясь с живота на спину. На его лице было написано неподдельное удовольствие. Когда Игорь вылез из воды на яхту, совершенно ровно дыша, улыбаясь и выражая свое восхищение таким видом спортивной подготовки («поплавал так, и «качаться» не надо»), яхтсмены смотрели на него с нескрываемым уважением, а мне, после его опыта, тоже захотелось попробовать. Ну я и нырнула, с дуру, после чего меня практически без сил и без купальника поднимали на канате волоком всей командой и плюхнули на дно яхты, как задохнувшуюся рыбу. Вы не представляете себе, как оказалось трудно держаться за канат...

Что же касается силы энергии Игоря, то достаточно сказать, что он овладевал стадионами во время сольных концертов без видимых усилий, причем никогда не работал под плюсовую фонограмму. У меня же после его сольников совершенно сдвигалось сознание, я несколько дней не могла от них отключиться, и даже ночью во сне вокруг меня с бешеной скоростью носился фантом Игоря и в голове звучал его голос. Я думаю, подобное происходило не только со мной, настолько огромным количеством энергии заряжал аудиторию Тальков. Сам же он после каждого концерта «отходил» около шести часов, избавляясь от возбуждения, — ему необходимо было куда-то ехать, с кем-то говорить, вести машину, пока его заряд не приходил в относительную норму. Но зато после заключительного сольника очередного блока Игорь «вырубался» на трое суток и мог спать, не просыпаясь, восстанавливая, таким образом, затраченную энергию. Через сон он часто получал новую информацию. Он вообще часто писал ночами, точнее — во время сна. В те дни, когда ночи были не рабочие, то есть Игорь не находился в тон-студии и не диктовал мне главы из «Монолога», он часто звонил в три, четыре часа утра и сонным голосом произносил: «Ты не спишь? Пиши». И начинал диктовать. Иногда наутро он даже не помнил, что звонил. Да, по поводу времени: Игорь однажды запретил мне носить наручные часы. У меня была привычка во время нашей работы взглядывать на них машинально. Как-то он такое заметил и решил, что я спешу или устала, и сказал: «Сними часы и больше чтоб не носила, пока со мной. Нет времени, пока есть работа». В этом — он весь. Для него не существовало времени вне работы. Посторонним его обычное состояние могло бы, наверное, показаться неестественным, какой-то игрой, актерством. Но это не так. Тальков постоянно находился в себе, где-то далеко над всеми, даже над жизнью. Для него не играло особой роли, в каких условиях он работает, какой вокруг него быт, что он ест. Он был на редкость неприхотлив и говорил, что, как Диоген, мог бы жить в бочке. В связи с этой отрешенностью Игоря от обычной жизни происходило много забавных ситуаций. Все в той же Евпатории у нас были заказаны по времени обеды в маленьком гостиничном буфете. Обеды всегда — так себе, но в один из дней на второе подали жареную капусту, если ее можно было так назвать. Запах от нее исходил невыносимый, и никто не смог даже прикоснуться к этому «блюду». Игорек машинально съедает эту «писчу» и говорит, обращаясь к поварам: «Большое спасибо, очень вкусно». За столом все просто «рухнули», а поварам, по-моему, стало стыдно. Или Игорь мог, например, проснувшись утром, спросить: «Геша звонил?» — «Да, Геша звонил. Он ждет тебя в два часа». Проходило несколько минут, пока Тальков делал зарядку, принимал душ, завтракал. Затем он снова совершенно серьезно спрашивал: «Геша звонил?» — «Да, Геша звонил. Он ждет тебя в два часа». Шло время. Игорь «заводился» на разговор или на работу и вдруг, встрепенувшись, спрашивал, как в первый раз: «А Геша звонил?» — «Да, Геша звонил. Он ждал тебя в два часа». На часах — уже пять. Кстати, по поводу опозданий: Игорь, всегда замотанный, всегда в «цейтноте», забывал о времени, всегда спешил, всегда опаздывал, но в итоге — обязательно появлялся там, куда должен был прийти.

В Талькове поражала смена состояний. Он не являлся человеком настроения, но был настолько экспрессивен, что «заводился» с полуоборота. При всей своей обычной серьезности и сосредоточенности на чем-то своем, уравновешенный, спокойный, в каких-то ситуациях даже монументальный, он, сорвавшись, мог орать так, что становилось страшно. В такие моменты под руку ему лучше было не попадаться. Но, как уже говорилось, он очень быстро и «отходил», никогда не держал ни на кого зла, и достаточно было человеку, явившемуся причиной срыва, хотя бы одним словом, но искренне, покаяться, чтобы того простили. И сам Игорь умел как-то по-детски каяться. Взгляд, жест, прикосновение, и всё, — все обиды тут же забывались, и даже наоборот, становилось жалко его самого, настолько сильно он переживал из-за собственной несдержанности. В такие минуты он выглядел до боли незащищенным. К примеру, если он позволял себе ругаться матом, что бывало очень редко, он потом за то, что до такой степени забылся, разбивал себе губы в кровь за сквернословие. Вообще, в нем было очень много детства. Простота, непосредственность, естественность. Он считал огромным мужским достоинством умение рассмешить, и когда ему это удавалось и все вокруг покатывались со смеху. Игорь сам начинал хохотать без удержу, причем больше от произведенного эффекта, чем от чего-то другого. Он мог увлечься так, что падал со стула, по-настоящему, без игры... И вот тут открывался спрятанный в нем ребенок: он враз становился очень серьезен, взглядывал исподлобья на окружающих, не засмеется ли кто над его оплошностью, но, убедившись, что все усердно делают вид, будто ничего не заметили, успокаивался, снова садился на стул и начинал философствовать, чтобы сменить тему. Трудно было в такие моменты удержаться от улыбки, и все прятали ее в себя, чтобы не обидеть Игоря, глядя на него с материнской нежностью.

Но такого Игоря знали немногие. Перед выходом из дома, не важно куда, он каждый раз полностью экипировался, становился серьезен и грустен. Это был уже совсем другой Игорь — воин, борец, трибун, готовый в любую минуту ко всему. Каждый день он выходил на бой и каждый раз, как на последний. Нет, он не ждал удара из-за угла, не перестраховывался, не думал о смерти. Он точно знал, что ее для него нет, как нет и ни для одной Живой души. Он просто боялся не успеть...

Ольга Дубовицкая

Виктор Цой

Рассказать о Викторе Цое... Для любого биографа — задача сложная. Искать в его жизненном пути какие-то особые, необычные, знаменательные события, объясняющие чудесную метаморфозу — превращение обычного питерского пацана в Поэта, — напрасный труд. Популярность — после нескольких лет мытарств — свалилась на него, как летний ливень, заполнив его жизнь громом аплодисментов и молниями юпитеров. Этот ливень, этот непрерывный концерт длился вплоть до нелепой трагической развязки...

Кто он? Откуда пришел? Зачем? И что хотел сказать нам своими песнями? На эти вопросы еще долго будут искать ответы. Мы же попытаемся сказать о Цое только то, что требуется сообщить, представляя на суд читателям тексты его песен... Виктор родился 21 июня 1962 года в Ленинграде, в семье преподавателя физкультуры Валентины Васильевны Цой и инженера Роберта Максимовича Цоя. Он был единственным ребенком в семье. Любые родители склонны видеть своих детей в замечательном свете. И мама Виктора не была исключением.

«Я не раз читала, что смешение далеких кровей часто рождает талантливых людей, — говорила она в интервью журналу “Студенческий меридиан”. — Сын у нас — метис: я — русская, коренная ленинградка, муж — кореец, родом из Казахстана. У Вити с детства проявлялись различные художественные наклонности. Он хорошо рисовал, лепил...» Мама делала все, чтобы развить способности сына. Читала ему книги из серии ЖЗЛ, поощряла любую тягу к творчеству. В младших классах Виктор ходил в изостудию, потом — через день — в художественную школу. Музыка, как и рисование, была одним из его постоянных увлечений. Первую гитару родители подарили ему в пятом классе. А в восьмом вместе с Максимом Пашковым он уже организовал группу с экзотическим названием «Палата № 6».

После восьмилетки Виктор решил продолжить художественное образование и поступил в Серовское училище на оформительское отделение. Шрифты и плакаты были ему в тягость. Гораздо большее удовлетворение приносило увлечение музыкой. Он продолжал играть вместе с Максимом Пашковым, но уже на сцене художественного училища.

«В Серовке мы смогли играть так, как нам хотелось, — вспоминает Пашков, — там были электрические инструменты. Играли на их вечерах, на танцах. В Серовке нашли и барабанщика — Толика Смирнова, он по тем временам считался одним из лучших. Вообще мы для нашего возраста играли очень неплохо, поскольку все время занимались только этим. На вечерах исполняли какие-то классические вещи из DEEP PURPLE, BLACK SABBATH, свою музыку. Что-то сочинял я, что-то — вдвоем с Витей...» (Здесь и далее по кн.: Виктор Цой: Стихи, документы, воспоминания. — Л.: Новый Геликон, 1991).

Но тогда о Цое, кроме его близких друзей, никто не знал. В официальных кругах рок считался полузапретным, и когда Виктора и его товарищей отчисляли из училища «за неуспеваемость», увлечение роком было «отягчающим обстоятельством».

Я его не очень-то ругала, — рассказывает мама Виктора. — «Не хочешь учиться, — говорю, — не надо. Делай, что умеешь». Витя пошел на завод и в вечернюю школу. Но на заводе пришлось делать какие-то мелкие детали, замки, что ли, а такой монотонный труд отупляет. К тому же, помнила по себе, как хотелось, когда росла, читать, рисовать, но из-за работы была лишена всего этого. Вите тогда исполнилось шестнадцать. Поэтому я и решила — ничего страшного, если он бросит завод и будет только читать, учиться, просто заниматься саморазвитием. Потом поняла, что это решение стало моей самой большой удачей.

О воспитании написаны тысячи книг, защищены сотни диссертаций. И можно было бы пуститься в пространные объяснения по поводу того, что, мол, свобода выбора собственного пути, предоставленная Вите родителями, повлияла на то и на это... Но мы анализировать не будем. Ведь главное, что дала Виктору мать, возможность заниматься любимым делом. А заниматься рок-музыкой в то время означало — искать. Русского рока как такового еще не было. Это позже зазвучат из всех окон песни «Машины времени», поднимется «аквариумная» волна, рок пробьет себе дорогу на радио и телевидение. Но тогда, в середине семидесятых, Цой и его друзья, так же, как многие другие мальчишки, сделавшие рок-музыку главным делом своей жизни, настойчиво и трудно искали свой путь.

Конечно, ничто не возникает вдруг, на пустом месте. И, как всякий начинающий музыкант, Цой поначалу пел чужие песни, копировал... Так же, как и многие его сверстники, увлекался «черным», тяжелым роком. Они с Максимом Пашковым попытались даже записать магнитофонный альбом с каким-то мудреным названием — типа «Слонолуние».

В то время Виктору нравился Михаил Боярский. Он ходил на все его концерты, знал весь репертуар. Цою импонировали его прическа, его черный бодлон, его стиль. Виктор даже говорил друзьям: «Это мой цвет, это мой стиль».

При том, что верхом молодежной моды был тогда стиль панков — цепи, булавки, стриженые головы с гребешками.

Витя всегда был очень скромен в прическах и проявлениях, — говорит Максим Пашков. — Даже не то, что скромен, он был гораздо консервативнее всей остальной компании и в наших «забавах» никогда не шел до конца. Наверно, это шло от какой-то его внутренней застенчивости. Потом из этого он выработал ту интеллигентность поведения на сцене, которая так отличала его от большинства ленинградских рокеров. В нем никогда не было разнузданности.

Это очень меткое наблюдение. О скромности и застенчивости Цоя говорят все, кто его знал. В общем-то, положительные, эти качества в какой-то степени мешали ему реализоваться. По многочисленным свидетельствам его друзей и родных, Виктора нужно было тормошить, одобрять, говорить, что он может сделать нечто интересное и значительное. Сначала его ободряла мама, потом друзья, еще позже — жена — Марианна.

Андрей Панов вспоминает, как он с товарищами дружно наседал на Цоя. Такой, мол, начитанный, наслушанный. Что тебе стоит стихи написать, музыку сочинить...

На одной из вечеринок Цой поддался на уговоры друзей. «Вышел в коридор, — рассказывает Андрей, — и с натуги чего-то написал, помню даже, была там фраза о металлоконструкциях... Мы посмотрели — действительно, неплохо написал. В первый раз. А потом прорвало. Очевидно, если человек с малого возраста читает, аранжирует, — должно было прорваться...» Но и тогда, когда «прорвалось», Цой очень смущался, предлагая на суд товарищей свои творения. Одной из самых знаменитых первых его песен стала «Мои друзья» («Мои друзья всегда идут по жизни маршем...»).

Чаще всего они собирались на квартире у Андрея Панова, который жил по соседству с Цоем у парка Победы. У Андрея имелась аппаратура, и это все решало. С ними был Максим Пашков. Пока он не поступил в институт, ребята собирались каждый день. Увлечение музыкой сдабривали сухим вином, которое непременно разогревали в духовке (для увеличения градуса).

Наша жизнь в то время представляла собой постоянные поиски какого-то праздника, — говорит Максим Пашков. — Это было наше общее свойство — нам всем было очень скучно. Очень хотелось безумного перманентного праздника. Витя все время этим маялся, для него это была особая тема. Впрочем, и для меня тоже. Он ведь, вначале особенно, писал абсолютно конкретные вещи. И одна из первых его песен «Время есть, а денег нет, и в гости некуда пойти» — это боль. Куда пойти в гости и будет ли там весело? Чем заняться? Играть до одури на гитарах — вот, в общем, все, чем мы жили. Отсюда допинги, пьянство и все остальное.

«Мои друзья» тоже одна из конкретных вещей. Каждый находил в ней что-то свое. Наиболее точную характеристику даст ей Алексей Рыбин, с которым Цоя свяжут первые самостоятельные шаги в мире рок-музыки:

Цой был гениальным фотографом — схватывал ситуацию, а потом показывал ее нам в том свете, при котором она была сфотографирована, ничего не прибавляя и не отнимая. Так он однажды зафиксировал всех нас и себя тоже и проявил за двадцать минут — мгновенно, на одном дыхании написал, как мне кажется, лучшую свою песню — «Мои друзья».

Вся наша жизнь того периода, — продолжает Рыбин, — была в этой песне, здесь была и прекрасная музыка, и наше беспредельное веселье, и за ним — грусть и безысходность, которая тогда была во всем...

И мы в 81-м чувствовали эту безысходность, может быть, не верили в нее, но чувствовали... И Цой спел об этом — это была первая песня про нас, первый серьезный взгляд на нашу жизнь. Это было грустно ровно настолько, насколько это было грустно в жизни.

С Алексеем Рыбиным Цой познакомился на квартире у Андрея Панова) или Свина, как его называли в рокерских кругах. Сошлись на общих вкусах в музыке. И тому, и другому нравились «Битлз», «Стоунз», «Генезис», новая волна... сдружились. Но петь вместе стали не сразу. Рыбин продолжал играть в «Пилигриме», а Цой поступил в профессионально-техническое училище, где стал учиться на резчика по дереву. Конечно, увлечение музыкой и здесь шло во вред учебе. По окончании ему даже диплома не выдали, а лишь справку о том что прослушал курс...

По распределению попал в Пушкин, в реставрационную мастерскую Екатерининского дворца. Но работать ему предложили не по специальности — реставратором лепных потолков. Приезжать на работу нужно было рано — к восьми утра и целый день проводить на стремянке под самыми потолками. На юного реставратора сыпалась сверху доисторическая пыль, от которой у Вити трескалась кожа на пальцах. Его любимое занятие — игра на гитаре — стало напоминать пытку. Пальцы кровоточили. Но он играл каждый день...

К тому времени Виктор уже сблизился с Марианной — женщиной, которой было суждено сыграть в его судьбе весьма значительную роль. Они познакомились на одной из вечеринок у друзей. Стали звонить друг другу, встречаться. Однажды Марианна услышала, как он поет.

Опять же где-то в гостях у Вити в руках оказалась гитара, — рассказывает она. — Помню, я испугалась — мне уже приходилось выслушивать сочинения моих разнообразных знакомых. Ничего, кроме тихого ужаса, я при этом не испытывала. Но Витю, после того как он спел своих «Бездельников» и «Солнечные дни», захотелось попросить спеть еще...

Так неожиданно, так свежо было то, что услышала Марианна. Она стала помогать Цою в работе и участвовать в мытарствах, выпадающих на его долю.

Работа в цирке, где Марианна была декоратором и костюмером, отошла на второй план.

Надо сказать, что Цою вообще везло на людей. В начале своей карьеры он познакомился с Борисом Гребенщиковым, который сразу сумел распознать в начинающем авторе подлинного мастера. Вот как тот описывает их первую встречу.

Познакомились мы... в электричке, когда ехали с какого-то моего концерта в Петергофе... Витька спел пару песен. А когда слышишь правильную и нужную песню, всегда есть такая дрожь первооткрывателя, который нашел драгоценный камень или там амфору Бог знает какого века — вот у меня тогда было то же самое. Он спел две песни. Одна из них была никакой, но показывала, что человек знает, как обращаться с песней, а вторая была «Мои друзья идут по жизни маршем». И она меня абсолютно сбила с нарезки. Это была уже песня, это было настоящее. Когда через молоденького парня, его голосом проступает столь грандиозная штука — это всегда чудо. Такое со мной случалось очень редко, и эти радостные моменты в жизни я помню и ценю. Это и определяло наши отношения.

Борис познакомил Цоя и Рыбина с директором первой ленинградской независимой студии звукозаписи Андреем Тропилло. В этой студии родились первые альбомы «Аквариума». Здесь же был записан первый альбом «Кино». Это был знаменитый альбом «45», в котором кроме Вити участвовали Алексей Рыбин в качестве гитариста и все музыканты «Аквариума», в том числе и сам Борис.

Шел 1982 год.

Витя так достал своего мастера-начальника абсолютно наплевательским отношением к монархическим потолкам, — пишет Марианна, — что тот отпустил юного реставратора на все четыре стороны. И дальше его занесло в какой-то садово-парковый трест, где он резал скульптуру для детских площадок. Тоже не особенно усердствуя. Он тогда больше увлекался резьбой нэцке и делал их настолько мастерски, будто учился этому искусству долгие годы у восточных мастеров...

На последнем обстоятельстве хотелось бы остановиться особо. Несмотря на то, что Цой, как говорится, был чистой воды ленинградец, наличие восточной крови все-таки повлияло на его натуру. Виктора всегда притягивал Восток. Во время съемок кинофильма «Игла», в котором он играл главную роль, в Алма-Ате, Цой подолгу просиживал в корейском ресторанчике. И хоть писался по паспорту русским, с удовольствием общался с соплеменниками своего отца.

Ему очень нравились японцы, их культура. Побывав позже в Стране восходящего солнца, он был в восторге. Виктор и раньше увлекался японской поэзией, много читал. Но теперь чувства его воплотились во вполне осязаемые образы. Он понял и принял восточную культуру.

Нэцке — резные фигурки из дерева, которые он щедро раздаривал друзьям, до сих пор хранятся в их семьях, как самые дорогие реликвии.

Самостоятельная жизнь Цоя оказалась куда как более сложной и проблематичной, чем под родительским кровом. Им с Марианной приходилось часто менять квартиры. Денег не хватало. Виктор маялся на работе, мечтая уйти в кочегары или сторожа, где работа — сутки через трое. А еще нужно было добиваться «литовки» новых текстов, т.е. официального разрешения на их исполнение. Если учесть, что официоз сохранял стойкое неприятие рок-музыки, можно представить, сколько это стоило нервов и сил. Ко всему прочему, у Цоя ничего не получалось с составом. Отношения с Рыбиным стали сложными, и вскоре произошел их окончательный разрыв. Для участия в концертах приходилось приглашать музыкантов из других групп. Чтобы преодолевать все эти препятствия, нужны были энергия и время. И Марианна уволилась из цирка, став администратором группы «Кино».

В 1983-м Виктору Цою исполнился 21 год. И военкомат, который до сего времени давал ему отсрочки по причине учебы в ПТУ, решил заняться им всерьез...

Подавляющее большинство Цоевых ровесников шло в армию с большой неохотой. Наиболее отчаянные и предприимчивые «косили» — то есть уклонялись от службы под любыми мыслимыми и немыслимыми предлогами. Но Виктор не хотел идти еще и потому, что он к тому времени уже начал делать нечто значительное. Сойти с этого пути — пусть даже на два года — означало безнадежно отстать. Потом многие его товарищи, которым все-таки пришлось выполнить «конституционный долг», признаются, что Цой обошел их именно за эти два года...

Но чтобы получить «белый билет», нужно иметь весьма вескую причину. Цою пришлось пройти через жернова «психушки». Он пробыл в сумасшедшем доме полтора месяца. Чтобы хоть как-то его поддержать, Марианна устроилась туда в качестве художника-оформителя. Платой за обновленную наглядную агитацию было разрешение видеться с Виктором каждый день. Вот как она описывает этот тяжелый для них период:

От нашей самой гуманной психиатрии в мире у него чуть не поехала крыша всерьез. Я не буду рассказывать о жутких условиях для несчастных людей, попавших в эту больницу, о практике делать уколы исподтишка спящим и прочих вещах, о полной безответственности и нечестности. Это все по прошествии времени потихоньку исчезает из памяти. Помню только, что лечащий врач с маниакальной настойчивостью принялся выискивать изъяны психики пациента или же вывести его на чистую воду как симулянта. Его страшно раздражало, что он молчун. Но Цой упорно не отвечал на его вопросы — просто в силу природного характера, а не оттого, что хотел подразнить. Их единоборство продолжалось почти шесть недель. Наконец врач сдался, и Витю почти прозрачного выписали на волю...

Через несколько месяцев после этого Марианна и Виктор подали заявление в загс, и 4 февраля 1984 года их объявили законными мужем и женой.

Полоса неудач заканчивалась. Наконец определился и состав группы «Кино». У Гребенщикова Цой познакомился с интересным и способным басистом Александром Титовым. Предложил ему поучаствовать в записи очередного альбома, и тот согласился. Так, буквально за две-три недели, в студии Андрея Тропилло родился новый альбом «Начальник Камчатки», который по качеству значительно превосходил два предыдущих— «45» и «46». А вскоре в группу пришел еще один музыкант — Георгий Гурьянов (Густав) и мучительный процесс оформления был завершен. Выступление «Кино» на рок-фестивале поистине было триумфальным.

По-видимому, — писала Марианна, — мучительный период неудач сыграл положительную роль. Наконец все, как говорится, срослось, и Цой показал, на что он способен.

Кроме всего прочего, сбылась давняя мечта Виктора— он таки сумел найти себе временную необременительную работу — стал кочегаром котельной. Потом об этой стороне его жизни сложат легенды. Его поклонники сделают из кочегарки нечто вроде музея. Но тогда это был просто спасительный выход — чтобы, не переступая закон, профессионально заниматься любимым делом. У Цоя появилось время для дальних поездок. Он едет вместе с Майком (Михаилом Науменко) в Свердловск. Затем, уже один в Новосибирск, где с успехом выступает в Академгородке. К осени 1985 года у Цоя созрел материал очередного альбома — «Ночь». Правда, тогда запись так и не довели до конца из-за каких-то капризов звукорежиссера. «Ночь» выйдет в свет только в следующем, 1986 году. А тогда Виктор махнул рукой и записал в домашней студии своего приятеля Алексея Вишни другой альбом, получивший название «Это не любовь». Благо материала у Цоя набралось больше чем достаточно. 26 июля 1985 года у Виктора и Марианны родился сын, которого назвали Сашей. Виктор очень радовался рождению мальчика.

Пришел задолго до выписки, — вспоминает Марианна, — и был первым среди молодых отцов... Начались нескончаемые хлопоты. У меня было плохо со здоровьем, а Витя целыми днями стирал пеленки и по ночам играл на гитаре в кухне...

В то время слава уже «нашла» Цоя. Он играл много акустических концертов и ездил в разные города. Но все равно приглашений было гораздо больше, чем он мог принять. Каждый новый концерт превращался в творческую встречу, где высказывались, задавали вопросы. Слушатели хотели побольше знать о нем.

Но вот парадокс: популярность Виктора росла как снежный ком, а пресса и телевидение хранили «гордое молчанье». Впрочем, Цой не слишком расстраивался по этому поводу. Он не любил давать интервью не только потому, что был молчуном. Виктора раздражало произвольное толкование его мыслей, когда из-под пера журналистов выходило совсем не то, что он хотел сказать...

В этот же период Цоя впервые приглашают для съемок в кино. Сделать (новой группе фильм вызвался студент-пятикурсник режиссерского факультета Киевского института культуры Сергей Лысенко. Было это чернобыльским летом 1986 года...

В Киев «Кино» прибыло в полном составе, который так долго и тщательно подбирал Цой: он сам — гитара, вокал: Юрий Каспарян — гитара; Игорь Тихомиров — бас-гитара; Георгий (Густав) Гурьянов— ударные. Эти четверо, по свидетельствам очевидцев, были тогда монолитом. У них все было вместе, все общее. И тогда, в трагическом 86-м, не убоявшись Чернобыля, они в один голос дали добро на съемки никому не известному режиссеру.

С точки зрения кинокритиков картина «Конец каникул» может показаться наивной и даже дилетантской. Ее нельзя сравнивать с «Ассой» или с «Иглой», где Цой выступает вполне профессиональным актером. Но именно с этого фильма началось увлечение Виктора кинематографом. Никто не думал, что для него оно окажется настолько серьезным, что потом, на время съемок в «Игле» у Рашида Нугманова, он откажется от концертной деятельности и всецело посвятит себя работе в фильме.

«Игла» вышла на второе место по прокату среди советских фильмов восемьдесят девятого года. А Цоя назвали лучшим актером года. В «Игле» нашли место песни группы «Кино» из альбомов «Звезда по имени Солнце» и «Группа крови».

Жизнь тем временем шла своим чередом. Цой участвовал во всевозможных фестивалях и концертах. Началась эпопея «Камчатки» — той самой котельной, в которую Цоя устроили друзья. Это был своеобразный мини-клуб многих ленинградских рок-музыкантов. Там работали и Саша Башлачев. и Слава Задерни. Туда устраивался и Андрей Шаталин — музыкант из группы «Алиса». Они обменивались мнениями, пели, играли, заряжались друг от друга вдохновением.

Место выглядело очень живописно, — вспоминает Марианна. — да и творилось там — дай Бог другим кочегаркам! Виктор Цой уже популярный человек, кидает лопатой в топку уголь! Наш друг Раш (кинорежиссер Рашид Нугманов) как увидел это, так сразу же начал снимать свой фильм «Йя-хха!». Потом Алексей Учитель снимал здесь «Рок» — фильм, в котором приняла участие и я в качестве администратора. В общем. «Камчатка» цвела, и тусовка вокруг нее крепла... Странное и счастливое место!

В октябре 1987 года на концерте в Ленинградском Дворце молодежи Цой впервые появляется вместе с Джоанной Стингрей. Джоанна. как истинно предприимчивая американская девушка, увлеченная модой второй половины восьмидесятых на все советское, давно уже дружила с нашими музыкантами и даже выпустила в Америке двойной альбом, куда вошли «Аквариум». «Алиса». «Странные игры» и «Кино». Вскоре она вышла замуж за гитариста группы «Кино» Юрия Каспаряна.

А у Цоя с Марианной начался период постепенного отхода друг от друга. Виктор познакомился в Москве с девушкой по имени Наташа, которую Джоанна с американской прямотой называла его новой женой, хотя Цой так и не расторгнул брака с Марианной, — он очень любил Сашу...

В 1988 году Джоанна организовала поездку Цоя и Каспаряна в Америку. Но пока это был частный визит.

Зато через год Виктор вместе с Рашидом Нугмановым вновь приезжает в Штаты на премьеру «Иглы». После просмотра Цой с Каспаряном сыграли короткий концерт. Зал был заполнен голливудскими знаменитостями. И хотя они не понимали ни слова, но, по свидетельству Джоанны Стингрей, энергия Виктора, страсть его песен их захватила. Это был первый и последний концерт Цоя в Америке.

Вместе с Джоанной Виктор побывал и в Японии. Тамошние предприниматели от шоу-бизнеса предлагали организовать широкую программу с участием группы «Кино», брались организовать всемирное турне. Но осуществиться этим планам было не суждено... 24 июня 1990 года в Лужниках в Москве состоялся последний концерт группы «Кино». 62 тысячи человек приветствовали Цоя и его товарищей стоя и пели вместе с ним. Был устроен специальный салют и зажжен олимпийский факел. Ликующие на трибунах стадиона зрители, конечно же, не могли предположить, что видят Цоя в последний раз.

В середине лета Виктор забрал у Марианны Сашу и уехал на два месяца отдыхать под Юрмалу. В последние годы это его излюбленное место: море, лес, рыбалка.

Люди, близко знавшие Цоя, вспоминают, что именно накануне и в тот день. 15 августа 1990 года их посещали дурные сны, мучили предчувствия, мерещилась всякая чертовщина...

Но сотрудник ГАИ, зафиксировавший факт гибели музыканта, был скуп в словах и официален.

Столкновение автомобиля «Москвич-2141» темно-синего цвета с рейсовым автобусом «Икарус-280», — записано в милицейском, протоколе,— произошло в 12 час. 28 мин, 15 августа 1990 г. на 35-м километре трассы Слока — Талси. Автомобиль двигался по трассе со скоростью не менее 130 км/час, водитель Цой Виктор Робертович не справился с управлением. Смерть В.Р.Цоя наступила мгновенно, водитель автобуса не пострадал...

Судебно-медицинская экспертиза отмечает:

В.Цой был абсолютно трезв накануне гибели. Во всяком случае, он не употреблял алкоголь в течение последних 48 часов до смерти. Анализ клеток мозга свидетельствует о том, что он уснул за рулем, вероятно, от переутомления.

Марианна думает иначе.

Витя шел по жизни на мягких кошачьих лапах, — пишет она, — был крайне осторожен. Я думаю, что он просто увлекся движением — бывает такая эйфория. Ездил он на ста пятидесяти. По всей видимости, нарушение было со стороны Вити, судя по следам протекторов на асфальте. Он врезался в автобус на встречной полосе. Элементарная автомобильная катастрофа. В убийство я не верю.

Но как все было на самом деле, теперь уже не скажет никто. Ясно одно — еще одной звездой над Россией стало меньше.

Александр Крошалюк