Вот так мы и жили — бедно, но счастливо. Зарплата у нас с мужем была мизерная, дорогих вещей у нас не было никогда: ни хрусталя, ни ковров — мы к этому не стремились. Зато если появлялись какие-нибудь деньги, например, отпускные, мы старались детей вывезти в Москву: в зоопарк или в парк Горького. В зоопарк им даже надоело ездить — что там смотреть одно и то же, но в парк на аттракционы они не отказывались ездить никогда. С маленькими детьми мы дважды ездили на Кавказ к родственникам. У них там было своё хозяйство, и ребятам всё было очень интересно. Бабушка доила корову, а они стояли рядом и пили парное молоко из кружки.
Каждый год летом мы ездили в пионерские лагеря. Под Тулой, в «Красных воротах», было два лагеря от завода железобетонных изделий, где работали отец и мама. Один лагерь назывался «Орлёнок», другой «Солнечный». Поначалу мне было как-то тоскливо, хотелось домой, а потом привык, втянулся в лагерную жизнь, поскольку там была художественная самодеятельность. Я был запевалой, пел «Взвейтесь кострами, синие ночи», призы получал, мы первые места брали. И вот в лагере между делом я научился играть на шестиструнной гитаре. Игорю очень понравились аккорды, и он попросил, чтобы я и его тоже научил. Он очень способный и усидчивый ученик был, с ним мучиться не приходилось. Стоило один раз показать, и он корпел до тех пор, пока не выучивал аккорд.
 Братья |
Новых вещей себе я почти не покупала, а детям всегда шила всё сама. Маленькие дети были у меня одеты, как игрушки. Фантазия работала прекрасно. Даже когда ребята выросли, я продолжала обшивать их сама, доставала модные выкройки, материал покупала в магазине и по выходным шила. Мои мальчики всегда жалели меня, они знали, каких трудов стоило приобретение новой одежды. Если у них появлялись, например, новые брюки, я говорила им:
— Один раз постираем, и брюки будут уже старыми, ещё раз постираем, и будешь ходить в совсем облезлых.
Я не помню такого случая, чтобы кто-нибудь из них порвал новые брюки или рубашку. В общем, ребята, как могли, помогали нам преодолевать нашу бедность.
Я старалась хотя бы иногда покупать сыновьям шоколад и шоколадные конфеты, но при этом я советовала им делить шоколад на части, чтобы растянуть удовольствие. Вообще ребята были удивительно чуткие и понятливые, им не надо было много раз объяснять, например, что в семье плохо с деньгами. Я думаю, каждому из нас приходилось наблюдать в магазинах такую картину: у витрины стоит мать с ребёнком, который требует что-то купить, при этом он плачет, топает ногами, иногда даже падает на пол и кричит: «Купи!»
Мои дети всегда смотрели на такого ребёнка в полном недоумении. Вова был постарше, многое уже понимал и в магазине у меня ничего никогда не просил. Игорёша был помладше, иногда подходил ко мне, дотрагивался рукой и тихо так спрашивал:
— Мама, у тебя денежек много с собой?
— А что ты хотел, Игорёша?
— Вот это нельзя купить? У тебя хватит денежек? Если я видела, что вещь дорогая, объясняла ему:
— Игорёша, если у меня и хватит на это денежек, то завтра хлеба не на что будет купить.
— Ладно, мамочка, не надо.
Если же я могла купить, то никогда не отказывала в просьбе, тем более что просил он очень редко.
Мальчики всегда были вежливы с людьми. Наши соседи не раз это отмечали, что было особенно приятно. Действительно, Игорь мог ссориться с ребятами во дворе, раскричаться, разгорячиться, но он был особенно вежлив со всеми окружающими. Мог три раза в день поздороваться.
— Игорёша, ты сегодня с ним уже здоровался.
— А я забыл. Ладно, ничего, не помешает.
...На заводе распределяли землю под огороды, так называемые «дачи». Я сначала не хотела брать: дети маленькие, забот много — но потом всё-таки взяла землю. Володе было тогда тринадцать лет, Игорю — около десяти. Дом, водопровод — вообще всё на даче делал Максимыч своими руками, а мальчики помогали ему. Щели в доме закрыли пластиночками, потом покрасили их в красный цвет, сам дом — в зеленый, на крыше соорудили гребешок, а к нему петушка прикрепили. Красота! Домик 2,5 на 2, перед дверью верандочка открытая: если на улице дождь, можно на веранде переждать. В доме одна малюсенькая комнатка, в ней диван, маленький столик, он же шкафчик, скамеечка, которая жива до сих пор (когда собираю фрукты, становлюсь на неё). Вот такая дача была у нас. Я любила дачу и считала так: работать — так работать! Землю рыхлила, каждый комочек руками растирала. Мне соседи часто говорили:
— Какая земля пышная! Да ты, наверное, дуешь на неё. От завода, на котором я работала, дачу отделял только забор. Это было очень удобно: в обеденный перерыв я могла пойти на дачу и заняться, например, прополкой. После работы я опять туда заходила. Иногда вечером за мной приезжал муж на велосипеде:
— Жену разыскиваю. Пропала жена.
Мы с ним вместе заканчивали необходимую работу и шли домой.
Зачем мы взяли дачу? Прежде всего мы хотели, чтобы у наших детей были фрукты. Почти пол-огорода засадили клубникой; дети ели её вдоволь, да я ещё и варенье варила. Посадили яблони, сливы, картошку, лук, помидоры, смородину, крыжовник. Ребята тоже помогали нам по уходу за дачей. Мы отводили им кусочек земли, и они копали наперегонки.
— Мамочка, мы вот это выкопаем и пойдём гулять. Дети есть дети. Копали они друг перед другом быстро, но честно, глубоко разрыхляя землю. Я следила за ними исподтишка.
— Ну вот, мамочка, мы всё сделали.
Я их отправляла домой. Дача была в двадцати минутах ходьбы от барака, так что идти было недалеко. Они уходили и дома занимались своими детскими делами, а мы с мужем заканчивали работу и тоже шли домой.
Игорь любил дачу всю жизнь. Мальчишками они уходили на дачу с ночёвкой, брали с собой книги, иногда арбуз. Ребят с собой позовут. Такая романтика! Столько впечатлений! Вечером рассказывали друг другу страшные истории; казалось, что у дома кто-то ходит, они закрывались на крючок, гасили свет, сидели, как мышата, потом свечку зажигали. Казалось, что шалит домовой, приходили кикиморы, стучали к ним в дверь. Ночью снились страшные сны...
Один уникальный случай из жизни Игоря я узнал совсем недавно от друга его детства Юры Бабича. Это произошло, когда они были подростками. Однажды летом ребята поехали на речку, взяли лодку напрокат, катались, гребли по очереди. День был жаркий, захотелось искупаться, начали прыгать в воду прямо с лодки. Плавать они тогда только научились. Игорь сидел в лодке, а Юра прыгнул:
— Вынырнул я и увидел, что лодка против моих ожиданий находится довольно далеко от меня; видимо, прыгая, я оттолкнул её слишком сильно. Чувствую — не доплыву, начал барахтаться, тонуть, а голос пропал от страха, хочу крикнуть — и не могу. Игорь сидит в лодке, замечтался о чём-то, задумался (с ним иногда такое случалось) и не смотрит в мою сторону. Я стал уходить под воду. Раз погрузился — вынырнул, и тут наконец-то голос у меня прорезался. Закричал. Игорь очнулся, видит: я тону, и, не раздумывая ни секунды, бросился в воду меня спасать, а я опять стал погружаться и последнее, что я помню — солнце, просвечивающее сквозь воду, и всё... потерял сознание. Очнулся на берегу. Оказывается, Игорь подплыл ко мне, схватил за плечи и удерживался на поверхности вместе со мной какое-то время, при этом кричал, звал на помощь. Сам начал тонуть, но меня не отпустил. Так и вытащили нас на берег вместе.
Вот так случайно я узнал, что Игорь, будучи подростком, совершил героический поступок. Вообще спасение человека — это всегда подвиг, тем более, если спасатель — по существу, мальчишка, который не может рассчитывать на свою физическую силу. Единственное, что придало ему силы,— это желание спасти друга во что бы то ни стало. Игорь умолчал тогда об этом случае по той простой причине, что боялся расстроить родителей; но и позднее никогда не вспоминал о нём, видимо, не придавая особого значения.
Игорь любил спорт, участвовал в школьных спортивных командах. Меня всегда удивляла его напористость. Это качество сохранилось у него на всю жизнь. Не щадя ни сил, ни времени, он шёл к намеченной цели. Например, захотел играть в хоккей, значит, должен был играть по всем правилам и на уровне, а не так только, чтобы провести время. Игорь купил наколенники; на день рождения ему подарили деньги, которые он берёг до тех пор, пока в Москве не купил себе хоккейные ботинки с коньками. Клюшки мы ему подарили. Вставал он в то время в шесть часов утра, облачался в хоккейную форму (как он только мог поворачиваться в ней: подлокотники, наколенники, всё прочее снаряжение). Получался такой колобочек, смешно смотреть было, и убегал тренироваться. Потом приходил домой, завтракал и шёл в школу. Ростом он в детстве маленький был и страшно переживал из-за этого, тем более что Володя рос мальчиком крупным. Игорь сокрушался:
— Мама, неужели я таким малышом всегда буду?
— Ну подожди ещё немного, вырастешь.
У нас во дворе при детской комнате организовали хоккейную команду. Игорь сразу же в неё записался и трудился на хоккейных полях. Его наградили грамотой как игрока лучшей хоккейной команды. А Игорь мечтал стать профессиональным хоккеистом. У него была маленькая красная записная книжка, которой он доверял свои мысли и наблюдения, и вот там он крупным почерком написал: «Умру, но стану хоккеистом!»
Меня это очень тревожило. Я боялась, что он покалечится как-нибудь, ведь хоккеисты травмируются страшно. Я пыталась его переубедить, а он мне отвечал:
— Меня бесполезно уговаривать. Мне это только на пользу!
Игорь-хоккеист
Мы понимали, что увлечён он очень серьёзно и действительно может стать профессиональным хоккеистом. В конце концов Игорь, почувствовав, что достиг неплохого спортивного уровня, решил попробовать свои силы и поехал в Москву, в свой любимый ЦСКА. Игорю удалось встретиться со всеми игроками хоккейной команды, которые оставили ему свои автографы, а Фирсов подарил свой большой портрет с сыном. Его посмотрели специалисты и... в дворовых командах он действительно выглядел игроком экстра-класса, а там, на большом поле, его движения были неумелыми, да, может быть, и растерялся он, когда вышел на большую площадку. Сказали, что способности есть, но необходимо ещё работать и работать, нужна длительная подготовка. Это сразу отрезвило Игоря, ведь с присущим юности максимализмом он полагал вскоре выйти на профессиональный уровень. Пропала всякая охота, и он никогда уже больше не пробовал себя на этом поприще. Правда, в хоккей играть продолжал, с Володей сражался; они заливали двор из шланга и играли с соседскими ребятами.
Игорь с Володей всегда были очень дружны между собой. Володя любил младшего братика, снисходительно к нему относился, жалел его, защищал. Вообще Володя был очень смелый мальчик, занимался гимнастикой, боксом, и Игорь всегда им гордился. Хотя и сам никогда не отставал от больших ребят. Они мне рассказывали:
— Игорь маленький, а такой храбрый.
Раньше у нас, как и везде, у ребят происходили сражения: улица на улицу, двор на двор. Игорь ходил на эти сражения всегда вместе с большими ребятами, бежал впереди и кричал:
— Я вам покажу!
Я, к моему стыду, всегда учила ребят: «Не связывайтесь, нападают — убегайте. Сейчас честного поединка нет».
Тринадцать лет мы прожили в бараке, и, наконец, мужу дали новую квартиру, вернее, получилось так, что он сам попросил. Мы всё молчали: ладно, живём в бараке и живём. Муж всё время работал на заводе, был на хорошем счету. Однажды я выбрала подходящий момент и спросила:
— Что же мы живём в бараке, молчим, а ведь ваш завод строит дома, и рабочие получают квартиры.
— У нас ведь есть квартира.
И действительно, квартира у нас хорошая, но ведь в бараке. В одном коридоре шесть квартир, люди разные, и ссоры случались, и всякое. Мне тоже хотелось пожить по-человечески. Решили встать на очередь. Наконец, в 1970 году дождались новой квартиры и стали готовиться к переезду. И вот тут-то появилось неожиданное осложнение: мои ребята не хотели ехать. Дело в том, что в Щёкино, как и везде, ребята делились на отдельные группировки. В нашем районе тоже были группировки ребят, враждующих между собой, стена — на стену. Прибегали домой с синяками, взбудораженные, рассказывали, кто победил — мальчишки есть мальчишки. А теперь складывалась более серьёзная ситуация. Квартиру мы получили по другую сторону железнодорожной линии, в Станционном посёлке. Раньше там были частные дома, огороды, а потом этот район решили застроить современными домами. В этом посёлке была известная группировка ребят, ужасно хулиганистых. Они иногда заявлялись на нашу сторону, особенно во время праздников. Дело в том, что именно у нас были парк, кинотеатр, центральная улица и центральная площадь, на которых проходили манифестации. Они сталкивались с группировками наших ребят, и происходили драки. В общем, шла постоянная «война». Мой папа тоже жил за линией, ребята часто ходили к нему в гости, и вот однажды, при возвращении, на них налетели местные мальчишки. Вова их отвлёк, Игорёшек, маленький тогда ещё был, убежал, а Вове досталось на орехи. И вот, когда ребята узнали адрес нашей новой квартиры, они заявили категорически:
— Мама, мы туда не поедем! Там бывают нечестные драки, нас порежут!
— Ребята, ну что же нам теперь с квартирой делать?
— Сразу меняйте квартиру на эту сторону. Но новая квартира так мне нравилась: трёхкомнатная, с балконом (мечта всей моей жизни), четвёртый этаж. Район хороший: рядом магазины, и аптека, и больница. Я пыталась уговорить ребят:
— Что же делать, придётся быть осторожными, днём будете ходить, а вечером дома сидеть. Ничего, обживёмся.
Наконец, переехали. В скором времени местные ребята узнали, что Вова играет на гитаре, а Игорь на баяне, и прислали своего гонца с приглашением. Мальчики посовещались и решили, что упираться смысла нет, а может быть, удастся с этой компанией и подружиться. Взяли они баян и гитару и пошли на эту встречу. Целый вечер они играли и пели и... просто покорили всех своей простотой и музыкальностью. Расстались друзьями.
— Идите домой и никого не бойтесь, а если кто-то вас тронет, скажите нам, мы берём вас под свою защиту.
А что тогда видели дети? Идти в город в кино — поздно возвращаться страшно. Магнитофонов ни у кого не было, телевизоры и то не у всех были. Чем заниматься? А тут вдруг нашлись ребята, которые играют, поют и пляшут. Так мои ребята и прижились в Станционном посёлке. А Игоря начали нарасхват приглашать на всякие семейные торжества: ведь он великолепно играл и подбирал всё, что угодно, на слух.
Стихи Игорь начал писать очень рано. Ещё мальчишкой он написал свои первые четверостишия. Я на это занятие не обращала особого внимания, потому что сама в детстве сочиняла простенькие стихи, и мой брат Володя тоже с самого раннего детства писал стихи неплохие. Помню, и я, следуя его примеру, написала такие строки:
Женя девочка простая, Молодая и худая, Любит бегать и смеяться И на саночках кататься, Ну а утром долго спать, Про уроки забывать. |
На том и остановилась. Хорошо писал Владимир Максимович. Он обычно дарил детям и сотрудникам поздравления в стихах. И мне он часто писал в стихах. Осталось стихотворение, написанное Владимиром Максимовичем незадолго до смерти в 1978 году. Однажды, гуляя по парку, он остановился у памятника Пушкину, внезапно пришло вдохновение, и так родились его последние стихи:
Его перо достигло цели, Одет он в мрамор на века. Стою я рядом, вдохновляюсь, И к лире тянется рука. |
Видимо, Игорь взял понемногу от каждого из нас. Первое написанное им очень смешное стихотворение он подарил мне. Это целая «поэма» на тему 8 Марта. Мои мужчины хотели устроить для меня настоящий праздник, все домашние дела в этот день взять на себя, приготовить завтрак, подарить мне цветы и сделать так, чтобы я отдыхала. В стихотворении он рассказал, что из этого получилось.
Сегодня день 8 Марта, Международный женский день. И мы решили нашей маме помочь И сбросить с себя лень. Встал первым папа тихо-тихо, Чтоб никого не разбудить. Прошёл на кухню, не одевшись, Хотел он краник починить. Подставив пару табуретов, Полез он наверх за ключом Да подскользнулся и с размаху Об пол ударился плечом. Но мама, к счастью, не проснулась. А ключик папочка достал. Но тут опять же неудача — Он винт от краника сломал. Вода фонтаном бьёт и свищет, Соприкасаясь с потолком. Но наш отец опять спокоен, Он сплющил дырку молотком. Но потолок-то весь размытый, Известка каплет там и тут. Водички в кухне по колено, Вот-вот соседи прибегут. Но нам не страшно, вся водичка Ведь не останется у нас: Перебежит она, родная, Сквозь пол к соседям в тот же час. Проснувшись, я на кухню сразу Помчался голый и босой. А там в воде картошка с мясом Ныряет с жирной колбасой. Спросил я папу: «Что эт значит?» А он мне: «Это просто так. Сейчас вот выловим продукты, А остальное всё пустяк». Пока мы воду с ним черпали, Мой брат магнитофон чинил. Не знаю, как с магнитофоном, А телевизор он разбил. Ну так и есть, и маг взорвался И сзади стенку опалил. Но тут мой брат не растерялся — Магнитофон совсем добил. Ну тут и я, от вас не скрою, Задел нечайно самовар, Ну он разбиться не разбился, А вот бока себе помял. Но тут шаги мы слышим в спальне, Так сердце ёкнуло у нас, Наверное, такого б страха Не произвёл и Фантомас. Ну побежал навстречу папа И объяснять ей что-то стал, Весь гладкий, голый, как из бани, А... тут в дверь к нам кто-то постучал. |
Детские стихи Игоря, конечно, наивны по содержанию и несовершенны по форме, но они милы и дороги моему материнскому сердцу и, полагаю, будут интересны читателю как своего рода «проба пера» юного поэта. Я их собирала, бережно хранила и переписывала в особую тетрадку, чтобы доказать потом повзрослевшему сыну... После его гибели я с особым трепетом стала перелистывать и перечитывать эти бесценные для меня странички, и кое-что в его ранних стихах даже для меня стало высвечиваться по-новому...
Из школьных предметов Игорь отдавал явное предпочтение гуманитарным наукам: литературе, истории, географии — и, наоборот, терпеть не мог математику и физику. Видимо, у него это «наследственное»: я тоже никогда не любила эти дисциплины. И вот после экзамена по физике в десятом классе Игорь, расстроенный тем, как он полагал, что подвёл своего любимого учителя, написал ему с отчаяния покаянное письмо в стихотворной форме.
Сегодня я неимоверно зол, Кусаю локти и ругаюсь рьяно. Я знаю, что я в химии — козёл, Я знаю, что я в алгебре — осёл, А в физике сегодня я прослыл бараном. Прослыл я, как убийца всех надежд, Надежд моего лучшего учителя. Я отвечал невеждой из невежд, Разоблачал нутро своих одежд И надевал одежды я надежд губителя. Ворочал языком я, как болван, Забыл совсем все формулы и теоремы. И, улыбаясь, — новоявленный баран — Как будто в стельку стелек пьян, Рукой дрожащей путал схемы. И, не успев начать свой пренелепый сказ, Успел открыть уже штук шесть иль пять Америк, Куда-нибудь бы провалиться, скрыться с глаз, Уж стал жалеть, что я не Фантомас, Который смог спокойно б выйти в двери. Всё перепутав и перезабыв, имея пять болтов, Я всё надеялся сухим из моря выйти. И плёл, и плёл, и плёл я кучи слов, Наверно, приплетал и эпизоды снов, Которые я видел и не видел... А Ломоносов на стене терпел, терпел, Кривился, охал, ахал и косился. Я на него смотреть никак не смел, Но всё же осмелел и посмотрел, И тут он, заорав, сквозь землю провалился. В гуманитарных я секу и спору нет, Наук же точных ум мой избегает. Простите ж, Юрий Алексеевич, мне мой ответ, Простите и сведите злость свою на нет. А я — башкой о стену — может, полегчает. (22/VІ—1974) |
Физика — наука интересная, Увлекательная физика, зовущая. Но всему причина мысли пресные, Мысли мои, день и ночь поющие. Сколько, сколько я им раз приказывал: «Бросьте, мысли, петь, учите Ньютона», А они со сценой крепко связаны, Рампами и гаммами окутаны. Но настанет время долгожданное, Искуплю вину я пред наукою, Сочиню я оперу эстрадную, В ней гитара будет только штукою. Физика же будет в ней за главного Со своими выводами, вводами, Музыка специально будет плавная... |
Игорь уже в школьные годы не был обделён вниманием лучшей половины человечества. Одно время он дружил с девушкой по имени Лена. Их объединяла и общность интересов: вместе ходили в театральный кружок в посёлке Первомайский (кстати, занятия вёл очень опытный режиссёр, серьёзно относящийся к работе с детьми, он преподавал им азбуку произношения и т.д.). Но, как известно, в юности чувства непостоянны: увлечение вскоре прошло. При расставании с Леной Игорь подарил ей стихотворение «Зима и Лето»:
На краю земного света Много, много лет назад Встретились Зима и Лето. Встали, смотрят и молчат. Восхищаясь жарким Летом, Вдруг промолвила Зима: «Ты прекраснее рассвета, Ты загадочней, чем тьма. Каковы твои озёра! Глубоки, чисты, свежи. Неба синие просторы, Колоски пшеницы, ржи. Соловьи в садах цветущих Заставляют сердце петь, И загадочные пущи, Где живёт один медведь. Зелень рощ, долин просторы, Тихих зорь пьянящий свет. Красотой пленяешь взоры, Пишет о тебе поэт». «Я тронуто твоим рассказом,— Промолвило, вздыхая, Лето.— Но я тебе отвечу сразу, Что красотой и ты одета. Ведь ты, Зима, ещё прекрасней, Твой синий снег, морозы, Твой месяц голубой и ясный, Тебя жалеют злые грозы. Лишь снег пушистый и прохладный Морозный воздух освежает. Твой белый снег совсем не жадный, Тебя он всюду согревает. Мои ж дожди дадут напиться И тут же быстро убегают. Я не успею освежиться, А солнце уж меня сжигает. Своей холодной красотою Сердца пленяешь всех и всюду. Живи! И будь всегда такою, Тебя я в жизни не забуду...» Так, восхищаясь красотою, Они друг другом любовались. И тут же (от тебя не скрою) Они всегда дружить поклялись. Но, подружив деньков немного, Зима и Лето вдруг расстались... Но почему? А потому, что спросить Желания природы не догадались. У Лета вымерзли березы, Листва от холода опала, Поникли, почернели розы. И песня соловьёв увяла. А Зиму бросили метели, Мороз обиделся, ушёл. Бураны гибнуть не хотели — Мороз с собою их увёл. Но, спохватившись, раздружились Зима и Лето в тот же час, Перед природою взмолились, И та простила их в тот раз. И вместе больше их не зрели. Где есть одна, там нет другой. Послушай, Лена, не могли ли И мы такими быть с тобой? Я — Лето, ты — Зима, похоже? А можно и наоборот, Ведь финиш остаётся тот же, Расстройства масса и невзгод. И я прошу не обижаться: «Терять листы» я не хочу. Тебе ведь суждено влюбляться. А я?.. Мечтать я полечу! (3/VI—1974) |
Вообще уже в ранних стихах Игоря явственно просматривается тема поиска своего жизненного призвания, той «заветной цели», к которой стремилась его юная душа и достижению которой он посвящал все свои помыслы:
Пролетают, пролетают И в пространстве где-то тают Временем опутанные дни. И не спросит, и не спросит Сила та, что дни уносит, Почему остались вы одни В мире, где люди живут, где люди живут. В мире, где люди живут, Легко захлебнуться в счастье Или в несчастье — всё равно, Если вы не смогли отыскать Свою дорогу в жизни, Ведущую к заветной цели. («Дни») |
Стремясь «разгадать свою долю», Игорь в стихотворении, написанном им в девятом классе, подходит к интуитивному пониманию какой-то даже фатальной предначертанности своего жизненного пути:
Сто несчастий ходит рядом, Сто немых врагов, Ни преграды, ни ограды, ни следов. Жизнь, ведёшь тропинкой в поле В тёмные края. Рядом плещет морем счастье, Сто друзей вокруг. Все печали и ненастья Разбежались вдруг. И ведёт тропинка в поле В светлые края, Ох ты, доля, что за доля Странная моя... Заискрились звёзды в небе, Заплясали вдруг, Где я был и где я не был, Ты ответь мне, друг. Жизнь — тропинка в тихом поле, Ночь — любимая, |
Разгадаю свою долю В дальних тех краях. |
Уже в школьные годы в Игоре пробуждалось то стремление к глубокому философскому постижению мироздания и сути человеческого бытия, что столь явственно проявилось в его зрелой поэзии. Так, сплошь испещрённые написанными ещё детским округлым почерком строками листочки школьных тетрадей обнаруживают записи-откровения типа: «Люди! Какие же вы запутанные существа! Жизнь подобна канату над пропастью... Один неверный шаг, и ты — в пропасти. Канату над пропастью...»
Попытки разобраться в окружающем мире и найти смысл своего существования свойственны подростковому возрасту в целом, но характерно, что у Игоря эти поиски с юных лет сопряжены с какой-то жертвенностью во имя пока ещё слишком обще понимаемых человеческих ценностей. Желание слиться с миром и привнести в него некую гармонию прочитывается в стихотворении «Я отдал бы своё счастье...»
Я отдал бы своё счастье, Я отдал бы, друг, Чтоб обиды и ненастья Разбежались вдруг. Чтоб людей вела дорога К миру на земле, Чтоб у светлого порога Не таиться мгле. Я прошёл бы дни и годы Сквозь жару и снег, Чтоб печали и невзгоды Превратились в смех, Чтобы с утренней росою Счастье расцвело, Чтобы с девичьей косою Не играло зло. Я уйду в пустые дали, Растворюсь в тиши, Чтоб с любимыми шептали Ночью камыши, Чтобы люди на планете Не узнали слёз, Чтоб кругом на белом свете |
Протопчу седые дали Сквозь печаль и смех, Свою долю разгадаю Свежестью помех. И тогда враги и козни Обессилят в зле, И тогда улыбкой больше Станет на земле. |
Небольшой отрывок из записей дневникового характера отражает те же настроения распахнутости миру и носит ярко выраженный программный характер:
У каждого человека для того, чтобы жить интересно, весело, принося себе и людям радость, должен существовать какой-то внутренний огонь, стимул, цель в жизни, как бензин у двигателя внутреннего сгорания. Если не будет в двигателе бензина, он не будет работать; так же и в человеке: если в нём не будет внутреннего накала, цели в жизни, стимула — он будет не интересен ни себе, ни людям.
Человек, не имеющий всего этого, подобен камню, брошенному с высокой скалы в океан: там, на дне он обречён на бесполезное гниение среди необъятных вод...
(2/III–1976)
