...«Обманутость» моего поколения проявлялась, в частности, в том, что я могла сомневаться в советской власти в целом, но в Ленина верила всегда. Это уже потом сыновья раскрыли мне глаза на то, что если бы не Ленин, то, может быть, с нашей Родиной и не произошло бы того, за что мы теперь расплачиваемся. В Ленина верил и мой муж, и детям мы внушали, что, если был бы жив Ленин, всё было бы совсем по-другому. Игорь в детстве свято верил в грядущий коммунизм, и мы старались не разрушать этой веры. В то время главой государства был Брежнев, а все помнят, что он собой представлял, особенно в последние годы; тошно было смотреть на его увешанную наградами грудь. Люди стали уже анекдоты про него сочинять, и иногда эти анекдоты рассказывались у нас дома при детях. Я в то время уже начала понемногу готовить ребят к жизни, чтобы у них не было особой эйфории по поводу происходящего в стране. И вот, иногда ругаешь правительство и видишь, что Игорю это очень не нравится. Однажды я прямо ему сказала:
— Игорь, да не верь ты тому, что говорит Брежнев!
Он ужасно возмутился, ведь тогда Игорь был комсомолец да ещё ретивый такой:
— Мама, если ты ещё раз тронешь Брежнева, я убегу из дома!
— Игорь, да ты посмотри, как люди живут вокруг тебя! Ты видишь, как мы живём, а ведь отец с утра до ночи работает на бетонном заводе, плиты для домов делает, а мы столько лет в бараке жили. Я сижу в компрессорной, уже оглохла от шума. А какую мизерную зарплату мы с отцом получаем?!
Но Игорь свято верил в ленинский идеал. Он даже написал стихотворение «Берегите время». Это стихотворение нужно пояснить особо. Дело в том, что Игорь в юности постоянно боролся со своей ленью. Я-то всегда считала, что он мальчик трудолюбивый, послушный, и только он один знал, каких усилий это ему стоило. Игорь никому не говорил об этом, но в стихах всё-таки проговаривается:
Книгами завален с головы до ног, С тряпкой холоднящей на челе, Я сижу, заполучив урок За бесцельно прожитое время. Хрипловатым голосом с книжных строк Укоризненно мне говорит Есенин: «Ну, так как учёба, Игорёк? Видел бы тебя товарищ Ленин...» «Не жалею, не зову, не плачу...» — говорю. Что ж теперь поделаешь, Серёга, Вот сейчас литературку просмотрю. А потом ещё билетов 100 останется... Немного... Маяковский басом оглушил: «Скидывай с себя, бездельник, бремя лени!» А потом, подумав, заключил: «Видел бы тебя товарищ Ленин...» Вдруг раздался мягкий тенорок, Чистый, тихий, лёгкий и сердечный, Предстоит печальный диалог... Ох, зачем я был такой беспечный! Но без суеты и резких слов Убедил меня великий гений. В заключение сказал: «Вот так, Тальков, В ваше время нет приюта лени». Тронутый словами Ильича, Я поклялся впредь ценить минуты. И почувствовал, как плача и ворча, Погибает лень во мне со злобой лютой. Люди! К счастью своему, узнав, Что такое лени бремя, Я прошу вас, лени бой задав, Берегите! Берегите! Берегите Время! |
Можно представить себе, каким болезненным был для Игоря процесс осознания ложности тех идеалов, которыми была овеяна его юность, и тем мучительнее был поиск новых ориентиров в жизни и ожесточённее его протест против тех, по вине которых «когда-то могущественная Российская империя превратилась в сырьевой придаток развитых капиталистических стран» (фрагмент из спектакля-обличения «Суд») и выбилась из естественного хода своего развития... Но всё это будет потом, после армии, а пока наивная юношеская распахнутость навстречу жизни, вера в незыблемость тех представлений, что почерпнуты в школьные годы, сказываются и в стихотворении, посвящённом окончанию десятилетки. Кстати, оно же обнаруживает и тонкую лирическую струну, которая так пронзительно звучала в поэзии Игоря до его последних дней, как-то удивительно, неповторимо сопрягаясь с острой социальностью и гражданственностью его творчества:
Вот и всё, друзья, десять школьных лет незаметно пролетели: решая, говоря, в учебники смотря, мы заметно повзрослели. Стоим пред отчизною мы, полные знаний, стремленьем горя, стремленьем горя. И новых открытий, больших испытаний нам сулит земля. Хочется сказать родным учителям за всё огромное спасибо: за теплоту их слов, за всё, что дали нам, за их не по годам седины, за то, что учили с бедой нас бороться, всегда побеждать, всегда побеждать. За то, что ругали и тут же прощали, как добрая мать. Прощай же, школьный двор и наш любимый класс, вовек тебя мы не забудем, за то, что согревал зимой холодной нас, за то, что ты нас вывел в люди. Прощайте, окошки, дощечки и парты, и актовый зал, и актовый зал. Прощайте, порожки, линейки и маты, прощай, наш журнал. (VІ-1974) |
На конкурсе «Алло, мы ищем таланты»
В 1970 году, когда Игорю было около четырнадцати лет, он закончил музыкальную школу. Ему хотелось попасть на телевидение на передачу «Алло, мы ищем таланты». Сказано — сделано, он своего добился. Слушал, смотрел. Я уже упоминала о том, что неудачная попытка стать профессиональным хоккеистом отбила у Игоря охоту всерьёз заниматься спортом. После этого случая все его интересы сосредоточились на музыке, а именно — рок-музыке. Заявил вдруг: «Я буду петь!» Ребята и до этого увлекались музыкой. У них было много пластинок: особенно любили «Битлз», «Аббу», «Весёлых ребят» и других. В день Володиного восемнадцатилетия мы с отцом подарили ему магнитофон. Вышло это совершенно случайно. Отец упал на работе и сломал правую руку. На выплаченную страховку и приобрели магнитолу «Фиалка». Ребята стали записывать кассеты, и вот тогда Игорь вдруг заявил:
— Я буду петь! Вова смеялся:
— Чем же ты будешь петь?
У Игоря был хриплый голос — сорвал в детстве. Но надо знать Игоря. Он занялся голосом очень серьёзно. От кого-то он услышал о московском враче Стрельниковой, которая поставила голоса многим артистам. Игорь узнал её адрес и добился аудиенции. Она его осмотрела и заключила:
— Твоё горлышко надо лечить, у тебя хронический ларингит!
Но окончательно излечиться от этой болезни Игорю так и не удалось, потому что он не давал покоя своему горлу: всегда спешил, как будто чувствовал близкий конец. Лечиться было некогда, разве что пополоскает горло, когда болезнь совсем доймёт, а так всё время с больным горлом работал. После двух-трёх концертов вечером был просто ужас: он хрипел, не мог говорить. Но тогда Стрельникова ему очень помогла. Игорь занимался с ней непосредственно, а для дома она продиктовала специальную дыхательную гимнастику. Игорь даже отца увлёк. Владимир Максимович, на него глядя, тоже стал заниматься. Они делали руками такие движения, будто боксировали, и при этом в такт выдыхали. Потом Игорь исполнял специальные рулады. Надо было очень любить и понимать его, чтобы выслушивать и терпеть все эти его упражнения. Но он добился своего, разработал голос! Из того сипа, который у него был раньше, пробился-таки голос, хотя и с хрипотцой. А со временем он так разработал голос, что мог взять и высокую, и низкую ноты. Я была поражена! Как можно из ничего, только за счёт колоссального труда, упорства, упрямства разработать голос! Сказал: «Буду петь!» Всё. Он это сделал. Вова поначалу смеялся, а потом вынужден был признать, что был не прав.
Я уже говорила, что у нас в семье часто звучала музыка. Собиралась компания — обязательно пели. А когда Игорь видел рояль, то загорался весь. После школы он сразу делал уроки, такая была у него привычка, не оставлять «на потом». Я ему иногда предлагала:
— Игорёша, иди на улицу побегай. Немного развеешься.
— Нет, мамочка, пока не сделаю уроки, никуда не пойду. Сразу делал все уроки, а потом говорил:
— Теперь я свободен до вечера.
После этого он шёл во двор гулять. Но иногда просил:
— Мама, а можно я пойду в школу и поиграю на пианино?
Я в школе в своё время тоже «играла» на пианино. Пробегала по клавишам. Думаю, пусть пойдёт побренчит.
И Игорь довольно часто стал уходить в школу играть на фортепиано, но никогда не хвалился, что уже чему-то научился. Он уже закончил школу, а мы и не знали, что он умеет играть.
Сразу после школы у Игоря было первое серьёзное увлечение: он познакомился с девушкой по имени Света. Она закончила училище имени Даргомыжского по классу фортепиано, у неё дома стоял инструмент. Игорь нам говорил тогда:
— У Светы дома так хорошо, у неё пианино, я часто играю.
Однажды нас пригласили в гости на Светланин день рождения. Гости сели за стол, и вдруг Светина мама попросила:
— Игорёша, сыграй нам что-нибудь на пианино. Игорь сел за инструмент и заиграл. Отец посмотрел на меня, а я на него: неужели это наш Игорь так играет?
— А разве вы не знаете, что Игорь прекрасно играет?
— Конечно, не знаем, откуда нам знать? Игорь засмеялся и спросил:
— Мама, а что тебе сыграть?
— Не знаю. Играй, что хочешь, а мы послушаем. Он долго играл, а потом предложил:
— А теперь вы спойте песню, а я буду аккомпанировать.
Светин отец, две её подружки, мы с Максимычем запели, Игорь нам аккомпанировал — и делал это настолько правильно, настолько тонко! Бывает, что люди, аккомпанируя, немного не попадают в тональность, с Игорем такого не было. И тут я пришла в уныние: Господи, так ведь ему нужен инструмент, где же я возьму шестьсот рублей на пианино?!
Одна гостья меня успокоила:
— У моей дочки семь лет было пианино, взятое напрокат. Это очень удобно. Может быть, потом Игорю инструмент и не понадобится. Зачем же его покупать?
На другой же день мы с сыном побежали в ателье проката. Там стояли три инструмента, но таких расстроенных, старых! Вижу, Игорь подавлен:
— Игорь, выбери какое-нибудь пианино, которое хоть как-то бренчит. Потом настроим.
Он попробовал играть, и продавщица, увидев, что он очень профессионально берёт аккорды, предложила:
— Подождите, не спешите, оставьте нам открытку. Я вас буду иметь в виду. Одна девочка закончила музыкальную школу и должна через месяц вернуть инструмент, мы его оставим для вас.
Действительно, через месяц пришла открытка: можно было забирать инструмент. Поехали, погрузили, привезли домой. Прокат стоил тогда четыре рубля в месяц. Это было вполне доступно, а инструмент оказался очень хорошим. Сколько радости он доставил Игорю! За ним всерьёз изучалась нотная грамота, сочинялись первые песни. А нам Игорь доставил столько удовольствия! Я очень любила полонез Огинского. Когда его передавали по радио, я включала громкость на полную катушку и замирала. Ещё в лагерном театре мы ставили пьесу, в которой гости танцевали этот полонез. Он мне как-то запал в душу, и до сих пор, вот уж и Игоря нет, его маленький Игорёк мне играет...
Уже живя в Москве, сын приезжал в гости и первым делом играл мне этот полонез. У меня в памяти осталась такая картина: открывается дверь, появляется Игорь, разувается, босиком подбегает к пианино, открывает крышку и играет полонез Огинского, а я стою рядом, замерев от восхищения. Меня так трогала эта сыновья чуткость.
В 1974 году мы провожали Володю в армию. Тяжело провожали, я очень плакала. Посадили мы Володю на автобус и пошли домой. Игорь и говорит:
— Мамочка, можно я вперёд побегу?
От вокзала до дома было два километра. Он побежал, а мы с мужем пошли потихоньку. Подходим к дому, а Игорь выходит навстречу:
— Мама, а я стихотворение написал.
Брата в армию забрали, Ну и пусть. Что о нём не буду плакать, Поклянусь. Государство наше надо ж Защищать. Чтобы люди все могли спокойно Спать. Не тужите же, родные, по нему. Там ему не будет скучно одному. Он же служит в мирной стороне, Он же с нами рядом, а не на войне. Раньше ведь служили столько лет, Приходил домой не парень — дед. А теперь там служат месяца, Да и то, шутя и спрохладца. В заключение хочу сказать. Что ему не долго воевать. Через месяц он придёт домой, Только не такой, как прежде... ...С лысой головой. |
Володя служил в 1974 – 1976 годах в Киргизии. Я летала к нему в 1975 году, и он с гордостью показывал мне свою воинскую часть. Когда Володе удавалось получать увольнительную, он с другом уходил в горы, к водопаду. Забирался на гору и стоял на макушке: взглянешь налево — снег, направо — зелень, солнце. Он часто присылал нам письма с описанием этой красоты. Скучал по домашним. Игорь написал и отправил ему в армию такое шутливое стихотворение:
Во глубине Тянь-Шаньских гор Ты будь примерным «мушкетёром». Не пей ни водку, ни «Кагор», Всегда будь с ясным, трезвым взором! Союз нам надо защищать От всякой нечисти и гадов, А коль придётся недоспать, Ты недоспи, брат, знать, так надо! Пусть воздух диких скал и гор, Небесной синевы просторы — Природы вытешет топор Тебя такого же, как горы. Даю наказ перед концом: Не смей скучать и быть понурым. Как ненавидишь подлецов, Так ненавидь быть часто хмурым. |
В ранних стихах Игоря раскрывались его формировавшийся характер, его способность чувствовать несправедливость и чужую боль. Вот одно из таких стихотворений:
Полдень. Конец урока. Время шепчет: «Скоро домой». Преподаватель читает нам Блока... Вдруг перед школой проходит слепой. На поводке у него собака, Самый надежный и преданный друг. Вдруг наш остряк плоский и задавака Смотрит в окно и смеется, да вслух. Слепой неуверенно как-то шагает, Тычет палочкой в мокрый снег. Ребят это зрелище так занимает, Что шёпоту вслед звучит смех... Смейтесь! Конечно, что ж не смеяться Над бедным несчастным слепым стариком. В оправдание скажете: «Не могли удержаться», И смех стал другом вам в деле плохом. Сыты? Сыты! Одеты? Одеты! Никогда не слыхали грохот войны, Вы, обнаглевшие с жиру «кадеты» Молодой и свободной страны! К вам обращаюсь я, «комсомольцы» в кавычках, Правда, и сам я не идеал, Но вопреки моей к смеху привычке, Героя войны я не осмеял. Зажрались, запились, заврались, забылись, Не помните тех, кто вам жизнь сотворил, Кто в жизнь был влюблённый, Но пулей сражённый, Не дожил и недолюбил. Ребята, давайте такими не будем. В каждом же что-то хорошее есть. Давайте сознание наше разбудим И совести нашей прикажем расцвесть... («О классе») |
Ещё одно стихотворение, посвящённое нашей крёстной матери — тёте Лиде и написанное экспромтом на подаренной ей фотографии. Удивительно, но в этом, по сути, программном стихотворении сформулирована чёткая жизненная установка: в свои семнадцать лет Игорь смог определить цель жизни, то есть сделать то, на что способны не все, даже умудрённые опытом люди.
На светлую, долгую память Себя на листе Вам дарю. Хочу я Вам радость доставить, Смотрите: я сценой горю! И пусть даже внешне спокойный, Внутри я пылаю мечтой! Мечтою высокой, привольной, Зовущей, толкающей в бой. На бой с паразитами жизни, На бой из-под рамп и софит. Любой паразит только пискни — Ты будешь со сцены убит. И пусть я пишу, тётя Лида, Не как настоящий поэт, В словах моих правда зарыта, А с правдой горячий привет. Я буду к той цели стремиться, Какой не достиг мой отец. Я буду учиться, учиться, Отцов доплести чтоб венец. (22/VI—1974) |
Осенью 1973 года произошли события в Чили. Раньше подобные события представлялись нам как? Мучения, ад, цепи, рабство, непоколебимость борцов против тирана... Существует такое понятие, как «всемирная отзывчивость» русской души, введённое Достоевским в «Речи о Пушкине» (1880). Не боюсь показаться пристрастным, но думаю, что в Игоре эта отзывчивость с юных лет проявлялась в обострённой форме. Душа его болела за это маленькое государство. Так появилась песня «Ночь над Чили». Это была первая политическая песня Игоря. Кстати, она победила на конкурсе художественной самодеятельности:
Тучи землю оросили В ночь над Чили, в ночь над Чили. Тучи землю всю закрыли, В сумрак спрятали луну. Море воет и бушует, Будто гибель Чили чует. Будто знает — жить свободно Ей осталось ночь одну. Люди спят. Спокойны люди. Что же будет? Что же будет? Что же завтра с ними будет? В чёрный день для их земли. Кровь, расстрелы, пытки, слёзы, Тюрьмы, страшные угрозы, Знать, что будет завтра утром, Люди ночью не могли. Кровь ручьями литься будет. Верьте, люди, знайте, люди! И никто уж не разбудит Спящих вечным мёртвым сном. Но бороться будет Чили. Мстить за тех, кого убили, Мстить за тех, кто не увидит Ни друзей своих, ни дом. |