Высоцкий сыграл яркие, полюбившиеся всему народу роли в добром десятке фильмов («Вертикаль», «Служили два товарища», «Интервенция», «Опасные гастроли», «Плохой хороший человек», «Сказ про то, как царь Петр арапа женил», «Место встречи изменить нельзя», «Маленькие трагедии»). К поэту пришла поистине всенародная любовь. Его приглашали даже в семьи партийной элиты для исполнения отдельных полюбившихся в верхах песен (в одной из них поэт вспоминал, как однажды на подобной встрече он пел «Охоту на волков»); ему рукоплескали на улицах, к нему приходили десятки тысяч писем — от военных, студентов, врачей, геологов, фронтовиков, инженеров, рабочих, академиков, учителей... Все это наполняло его земную жизнь в течение всех последних 10-15 лет перед смертью.
Поэт подвергался сильнейшему искушению славой. Страшно это испытание. Немногие выдерживают его. Чаще — ломаются и губят свой талант в дьявольской гордыне и тщеславии, доводят себя до кошмара самоубийства, сходят с ума, деградируют до полного аморального произвола — записывая при этом самих себя, грешных и слепых духовно, в учителя человечества. И, погибая во тьме заблуждений, увлекают за собой, как правило, толпы безумных почитателей. Так рождается в литературе — поток сознания, в музыке — какофония звуков, а в живописи — абсурд красок и безудержный греховный культ плоти.
У Высоцкого, как уже было сказано, слава и популярность не вызвали какой-то обостренной жажды учительства и господства над живыми душами: он ценил доброе расположение к себе со стороны людей и не смотрел на них свысока. Однако реальный статус властителя дум тяжким грузом ложился на его плечи: наряду со сложностями личной жизни он то и дело провоцировал его частые нервные срывы, душевные стрессы и вызывал потребность в известной «русской разрядке», крайне пагубно сказывавшейся на его здоровье.
В атмосфере трагических душевных состояний (поэты ведь всегда «ходят по лезвию ножа» и от простого пореза, который обычный огрубелый человек подчас и не заметит, страдают как смертник под лезвием гильотины) и внутреннего духовного томления появлялись произведения, которые несли в себе мучительную печать его неразрешимых внутренних терзаний («Жил я славно в первой трети...», «Истома ящерицей ползает в костях...») Это было неизбежно при безбожном и нивелировавшем личность человека социализме, с его враждой к религиозным духовным установкам и жизнеутверждающей связи с Богом, которая, в свою очередь, возможна только на незыблемой основе глубокого личного покаяния и святой ненависти ко греху.
