Я стою, как перед вечною загадкою. Грязью чавкая жирной да ржавою. Душу, сбитую утратами да тратами. («Купола») |
Вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому по краю, («Кони привередливые») |
Я дышал синевой, И звенела тоска, что в безрадостной песне поется: Все стоит на Руси Тот ямщик-чудодей бросил кнут и — куда ему деться! — |
В песне «Истома ящерицей ползает в костях» и других возникает ощущение трагического конца, когда жизнь должна вот-вот оборваться, а человек так ничего и не успевает сделать.
| Кто-то высмотрел плод. Что неспел, неспел. Потрусили за ствол — Он упал, упал. Вот вам песня о том. Кто не спел, не спел И что голос имел — Не узнал, не узнал. Может, были с судьбой Нелады, нелады. И со случаем плохи Дела, дела. | А тугая струна на лады, на лады, С незаметным изъяном легла. Он начал робко, с ноты «до», Но не допел ее, не до — Не дозвучал его аккорд, аккорд И никого не вдохновил. Собака лаяла, а кот — Мышей ловил, мышей ловил. Смешно, не правда ли смешно, смешно, А он шутил — не дошутил, Недораспробовал вино И даже недопригубил. |
| («О том, кто не до...») | |
Я когда-то умру. («Райские яблоки») |
Трагедия Высоцкого состояла именно в том, что после своего крещения (об этом — чуть позже) он так и не успел укорениться в Церкви — той видимой Православной Церкви с Ее Таинствами, которые, при ответственном к ним отношении со стороны человека, уже более 2000 лет подают ему благодать Божию — ту врачующую духовную силу, которая действенно помогает нам в борьбе с грехами.
Драма поэта усугублялась и неимоверно напряженной, страстной жизнью, делавшей из каждого прожитого дня сплошной нерв:
Он не вышел («Канатоходец») |
Его нередко искушало и тянуло вниз беспокойное, суетное и проблемное нравами окружение: пестрый артистический бомонд с его неизменной завистью и закулисными интригами (поэт рассказывал, что как-то коллектив театра смотрел какой-то любительский фильм, снятый про «таганских» актеров: на экране люди узнавали себя. Все весело смеялись, но как только показывался Высоцкий, наступала мертвая тишина...), вереница шальных знакомых и случайных встреч с теми, кто стремился войти в доверие к знаменитому человеку через рюмку водки и буквально спаивал его. Все это наносило мучительные раны поэту, искажало ростки истинной духовности, заставляя его порой переводить песенный дар Божий на конъюнктурные, политизированные темы.
Скорее всего, не без влияния столичного диссидентства у поэта появлялись, в общем-то, не очень характерные ему по духу произведения. Это — цикл песен о загранице («Ах, милый Ваня, я гуляю по Парижу», «Я вчера закончил ковку, я два плана залудил», «На Шереметьево в ноябре, третьего», «Лекция о международном положении, прочитанная человеком, осужденным на 15 суток за мелкое хулиганство, сокамерникам» и некоторые другие). В них есть натяжки эстрадной гиперсатиры, как и в ранней его песне — «Антисемиты»:
Зачем мне считаться шпаной и бандитом?
Не лучше ль податься мне в антисемиты?
На их стороне, хоть и нету законов,
Поддержка и энтузиазм миллионов.
Решил я — и значит,
кому-то быть битым,
Но надо ж узнать,
кто такие «семиты».
А вдруг это просто хорошие люди?
А вдруг из-за них
мне чего-нибудь будет?
Но друг и учитель —
алкаш в «Бакалее» —
Сказал, что семиты —
простые евреи.
Ну это ж такое везение, братцы!
Теперь я спокоен, чего мне бояться!
...И тот же алкаш
мне сказал после дельца,
Что пьют они кровь
христианских младенцев.
А как-то в пивной мне ребята сказали,
Что очень давно они Бога распяли. |
Искусственный этнически-идейный мотив талантливо выполнен по методу сгущения красок — и вот русский человек предстает в песне как зоологический юдофоб — вырождающийся обитатель социальной кунсткамеры, жалкий, вечнопьяный и тупой. Настроение песни, пожалуй, более близко к ментальности Галича с ее постоянной заостренностью на «пятом пункте».
А между тем русским людям антисемитизм несвойственен. Надо просто лучше знать историю своего народа — или хотя бы хотеть узнать, а не перелагать на стихи подсказанные кем-то темы. Ведь сам же поэт не любил «слухов в виде версий», «когда в чести наветы за глаза»!.. (Но кстати: упомянутые «ребята в пивной» как бы ни были они неприятны нам своим нетрезвым образом жизни и уровнем «интеллехта», отнюдь не погрешили в данном случае против истины). И все же подобные песни — исключение в творчестве Высоцкого.
Ах, милый Ваня, я гуляю по Парижу.
И то, что слышу, и то, что вижу —
Пишу в блокнотик,
впечатлениям вдогонку.
Когда состарюсь, издам книжонку —
О том, что Ваня, Ваня,
мы с тобой в Париже
Нужны, как в бане пассатижи.
Я сам завел с француженкою шашни.
Мои друзья теперь — и Пьер, и Жан.
И вот уже плевал я с Эйфелевой башни
На головы беспечных парижан.
Проникновенье наше по планете
Особенно заметно вдалеке —
В общественном парижском туалете
Есть надписи на русском языке!
А в общем, Ваня, Ваня
мы с тобой в Париже,
Нужны как в русской бане лыжи!
(«Письмо другу из Парижа») |
Да, действительно, есть среди нас люди, оставляющие в общественных туалетах, в том числе и за границей, надписи на русском (кстати, уже давно и на английском тоже) языке. Но связывать все это с сущностью «проникновенья нашего по планете», согласитесь — неправомерное обобщение под завесой неизменного «всеоправдывающего» юмора. Впрочем, даже и эта песня по духу — незлобная. Это, напомним, характерная черта всего творчества Высоцкого, по-доброму, с любовью относившегося ко всем простым людям, в отличие от того же Александра Галича, который нередко пел об обывателе (Климе Коломийце) с тонким и холодным презрением.
